Счастливчик

Роберт знал, что стоит только приласкать ее и сказать: «Останься со мной навсегда» — и она будет служить ему, как рабыня. Он уже видел, как она, нагая, стоит над ним на коленях и длинные черные волосы ниспадают блестящими струями на груди. Роберт смело мог сказать ей это, ведь Тари не полетит с ним, она вряд ли может себе представить жизнь без этой дикой гористой страны, без дымящейся от дождей земли и выцветшего неба, пепельного, пустого, как фон на любительской фотографии. Ведь я же не лгу, когда зову ее — будь со мной. Это только правила игры, которых она хочет придерживаться. Вечером она станет моей. Я буду ее ласкать. И она заранее на это соглашается, но делает вид, что она другая, лучше, представляется такой, какой хочет быть. Здесь женщинам отведена роль служанок, их дело — давать наслаждение мужчинам, рожать им детей, работать на них и кормить их, на собственной ладони подносить рис к их губам, пичкать обленившихся возлюбленных… И эта женщина, освободившаяся от уз, тоскует, жаждет быть рабыней, но служить хочет такому господину, которого выберет сама, которого признает своим повелителем. Я ей в этом помогу.

Под облегающим платьем вырисовывались ее упругие бедра. Подхватить руками под коленки, поднять и отнести в спальню — двери открывались в обе стороны, достаточно только толкнуть ногой. Вряд ли она будет кричать. Взять ее без лишних слов, сейчас, сию минуту, за ту четверть часа, что остается до удара гонга, возвещающего обед.

Вместе с желанием росло непонятное чувство: ему казалось, что надо спешить. Пустое небо над горами засасывало, вбирало в себя весь мир, от солнечного марева на зрачки наплывали слезы.

Он с трудом наклонил голову и прошептал:

— Тари, вы очень красивы.

Солнечный зайчик уютно устроился у нее на блузке. Когда она наклонялась, ее глаза в луче солнца напоминали старательно отшлифованные камни, которые здесь носили на шее, как бы все из медовых крупинок и золотых прожилок, точно бронза, теплая, прилегающая к коже.

— Муж, должно быть, очень вас ревновал.

— Нет. Он был слишком уверен в том, что держит меня в руках. С кем я могла ему изменять? С его офицерами? Мне они были отвратительны. У каждого было несколько женщин, они им готовили, стирали. Когда офицеры уезжали, чтобы сжечь какую-нибудь деревушку племени мео в отместку за засады на дорогах, эти женщины брали себе в постель поваров или ординарцев, как будто их пугали пустые ночи.

— А вы не боитесь ночей?

— Я таких ночей не боюсь, — сказала Тари, подумав. — Он меня не любил, так откуда ему знать, что со мной творилось… Мужчины такие глупые, раздевают женщину и думают, что познали ее, спят с ней и уверены в том, что она стала их собственностью… Он пытался запугать меня на всякий случай. Патруль поймал какого-то крестьянина, не знаю, откуда он был, но муж говорил, что это шпион Патет Лао. Разделали его страшно. Это у них называется «цветок мака». — Видя, что Роберт не понимает, она отставила стакан и, опустив босые ноги на горячий от солнца каменный пол, стала рисовать ему пальцем на груди: — Содрали с него кожу, два куска спереди, два со спины, и водили по улицам под стук барабана, а толпа ходила следом… Он шел в пыли, похожий на банан, с которого начали снимать кожуру. — Тари говорила так, словно и сейчас видела эту процессию в пыли, поднятой бегущей толпой, слышала крики детей, визг и лай паршивых собак, которые лениво лежали в канавах, в теплом песке. — Потом его привели к нашему дому. Муж велел мне выйти и смотреть. А сам положил мне руку на шею. Со стороны казалось, это ласка, на самом деле он меня держал, чтобы я не могла отвернуться. Он мне грозил. Ему хотелось, чтобы я сопротивлялась, тогда ему было бы еще слаще заставить меня почувствовать, насколько он сильнее. Пленный смертельно устал, его руки были привязаны к бамбуковой жерди, которую ему положили на плечи, он хотел пить, просил воды. А я ему воды не дала. Я чувствовала, как мою шею сдавливают пальцы мужа. Как же я его тогда ненавидела! И за свою трусость. И за это тоже. Но какая-то женщина подала осужденному чашку воды, наклонила ее к его губам, он глотал воду, задрав голову, как пьют томимые жаждой птицы. И тут же эта вода просочилась, выступила на корке прилипшей к телу пыли крупными каплями крови. Он истекал кровью, как будто бы это был пот. Солдаты дернули за концы бамбуковой палки и потащили его за собой, словно живой крест…