Счастливчик

Пара попугайчиков, поджав лапки, порхала в воздухе. Они были похожи на детские игрушки, — человеческие голоса отпугивали птиц и в то же время влекли к себе.

Из глубины пещеры свистнула стрела и попала в попугайчика — он упал сквозь листья в воду, послышался всплеск; второй вспорхнул к нему, но, испуганный радостными воплями, взлетел, появился на фоне скальной стены в воздухе, расцвеченном бликами струящейся внизу воды. Его настигла вторая стрела. Около попугайчика на корточках сидел молодой парень и вынимал стрелы из колчана, подвешенного у левого плеча. Концы их не были заострены, наконечниками служили шарики из сухой глины.

Снова прилетела стая попугайчиков. Они, видимо, гнездились у входа в пещеру.

Однако это была не пещера. Роберт различал колонны, подпирающие вход, скульптурные изображения танцующих богов, фигуры, наполовину скрытые под натеками белого птичьего помета. Мео остановились на ночлег в просторном храме или монастыре, высеченном в монолитной скале. Под темными сводами не прекращался писк. Проскальзывающий внутрь ветерок выдувал запах мускуса. Стояла едкая, влажная духота — пахло разлагающимся пометом тысяч летучих мышей. Временами одна из них, получив от другой удар крылом, отскакивала, суматошно металась на свету, чтобы снова сломя голову ринуться в толчею под сводом.

Маляк вспомнил ночной переход. Нога побаливала. Он с трудом встал и заковылял к выходу. Снизу бежала ватага голых, мокрых после купания детей. Они несли целую связку зеленых попугайчиков. Птицы были живые, удары стрел их только оглушили. Мальчик, который сбивал попугайчиков, с сухим треском ломал им крылья. Он бросал их, жалобно верещавших, в высокую корзину. Там сразу же начались трепыхания, царапанье и почти человеческие стоны.

Пошатываясь, шаркающими, старческими шагами Роберт вышел на дневной свет. Солнце пекло, от скал несло жаром. Вода внизу мчалась голубым сверкающим потоком, она манила к себе, и Маляк, цепляясь за нагретую скалу, поспешно спускался к ней. Он сглатывал вязкую слюну. В нем полыхала лихорадка.

Почему я не бросил сумку и фотоаппарат, зачем тащу их с собой? Если я их оставлю, то сам чего-то лишусь — так снимают шелуху с головки лука, сдирают слой за слоем. А вдруг окажется, что в середине ничего нет? Аппарат можно купить в любом фотомагазине. Их полно. А лекарства? У меня есть пирамидон. Есть марганцовка. Насыпать бы ее прямо в рану. Мать правильно советовала: нужно выжечь.

Роберт с трудом добрался до берега и лег на камни. Потом погрузил в воду связанные руки. Быстрый ток воды, прохлада приносили облегчение. Маляк зачерпнул воду, она капала, искрясь на камне. И все же он не мог пить, — от рук, к которым комками прилип помет летучих мышей, исходила странная вонь.

Дети стояли толпой, о чем-то переговаривались друг с другом и, склонив головы, смотрели на него сверху. Фотоаппарат соскользнул с его шеи и шлепнулся в воду. Роберт подхватил его и осмотрел. Внутри футляр был сух. Маляк направил объектив на группу ребят, они с писком убежали, однако не случилось ничего страшного, взрыва не произошло, поэтому они крадучись вернулись, подталкивая друг друга. Только мальчик с луком делал вид, будто ничего не боится, поэтому Роберт снял и его, облокотившегося о скалу, с черной повязкой на бедрах, в расстегнутой рубашке. Икры у мальчика, так же как у взрослых, были перевязаны просмоленной веревкой.

Роберт сфотографировал скульптуры на скале, наклоняясь, чтобы кадр получился отчетливым. Каждое движение причиняло ему боль. Никогда еще работа с фотоаппаратом не доставляла ему такой радости. Фотоаппарат — частица того, другого мира, к которому он принадлежит.

Мальчик внимательно следил за всеми его действиями. А что, если попробовать как-нибудь привлечь парнишку на свою сторону, попробовать с ним договориться? Похоже, он смышленый парень.

Разыскивая пузырьки с лекарствами, Роберт наткнулся на блокнот в пластмассовом переплете. Мелко исписанные страницы. Накопленный материал. Он вытащил из кармана шариковую ручку и, согнувшись, с большим трудом написал: «Вчера, — он не был уверен, какую поставить дату, — убили, — и, поколебавшись, все же солгал: — на моих глазах майора Хонга Савата и солдата Коп Фена. А меня увели мео. Я поранил бедро острием копья. — Он не осмелился написать: отравленным. — Сегодня, на второй день, нога распухла. Я хромаю. Жар. Я жив».

Это слово, в которое он вглядывался, как будто смысл его только сейчас стал ему ясен, наполнило Роберта безграничной радостью.

— Жив, жив, — шептал Маляк взволнованно, будто до его сознания наконец дошло, что он остался по эту сторону, в то время как те уже не вернутся, — и, хотя они верили в свое возвращение, им уже не родиться второй раз.