Счастливчик

Он впитывал в себя сверкание воды, светлые блики, блуждающие по веткам склоненных деревьев. Большая темно-красная бабочка, трепеща крыльями, вылетела на солнечный свет. Со щебетом промелькнула стайка птиц. Неожиданно он обнаружил, что вся скальная стена, по которой вились толстые жгуты лиан, покрыта скульптурами. Значит, перед ним как раз то, что он искал, — храмы вымерших племен. Нужны фотографии. Лучше всего крупным планом — танцовщицы, детали. Сфотографировать голову с вознесенной над ней рукой.

У него заболел живот. Слишком много он пил воды. Он весь покрылся горячим потом, будто его окунули в горячую золу. Расстегнул брюки. Ранка наполовину открыта, бедро с натеками почти черной, засохшей крови. Нога распухла, воспалилась.

Роберт присел на корточки. Это небольшая царапина, внушал он себе. Дети тоже присели, внимательно следя за всеми его движениями.

— Пошли вон! — крикнул Роберт и схватил камень.

Они отскочили. Но стоило ему отвернуться, как он снова услышал их шаги. Дети возвращались, это было сильнее страха, они хотели проверить, действительно ли у него все такое же, как у них, не отличается ли он чем-нибудь. Снова режущая боль в животе. Он уже не обращал внимания на ребят; еле держась на ногах, упершись лбом о скалы, с фотоаппаратом на бедре, скорчившись, пытался побороть тошноту, по ему это не удалось. Солнце жгло обнаженные ягодицы.

Я должен собрать все силы, мне нельзя упасть. Роберт чувствовал, что скальная стена стала мягкой, что он и ней вязнет, как в тесте, однако это просто у него самого подгибались связанные руки.

Постепенно слабость проходила, Маляк по колено вошел в освежающую воду. Долго полоскал рот, промыл нос.

Окруженный толпой ребят, Роберт вытащил из сумки металлическую коробочку с марганцовкой и всыпал щепотку прямо в рану, прикусив губу в ожидании боли. Кристаллики напитались влагой, жжения он не почувствовал. Значит, ошибки нет — это была мертвая ткань.

Маляк с беспокойством осматривал потеки свежей крови. Она расползалась по икре тонкими струйками. Потом обнаружил другие ранки, спустил брюки до земли и увидел ползущую по ткани вдоль шва древесную пиявку. У щиколотки их висело еще несколько штук. Присосавшихся, извивающихся пиявок. Он оторвал скользкую, напившуюся крови гадину, и бросил ее на раскаленную от солнца ступеньку, и с яростью расплющил камнем, давил их одну за другой, разбрызгивая светлые пятна крови.

Кровь сохла быстро. Ему показалось, что он ее слишком много потерял. Со страхом смотрел он на потемневшие пятна: его собственная кровь, сама жизнь. Если бы он мог, то слизал бы ее, чтобы вернуть обратно.

Когда же они ко мне успели присосаться? Когда я пробирался через кусты или когда сидел под деревом в темноте, думая, что спрятался, убежал от мео? Ну это не смертельно. Они впускают яд, который не дает крови свернуться. Пролезают сквозь отверстия в ботинках, безошибочно направляются к венам, едва заметным под кожей, как будто отлично знают анатомию. Напившись крови, отваливаются, падают в траву. Никуда от них не денешься. Придется смириться. Избавляться от них нужно на привале, иначе они всю ночь будут на мне пировать.

Стоя на корточках, опираясь на связанные руки, тупо всматриваясь в колеблющиеся отсветы воды, в голубоватый, пульсирующий зноем воздух, в покачивающиеся листья на кронах деревьев, Роберт чувствовал, что его знобит. Он дышал, как загнанный пес, приоткрыв рот, не замечая, что с губ стекают струйки слюны.

И хотя рядом были дети, он чувствовал себя одиноким. Ребята подталкивали друг друга, шлепками сгоняли мух со своих худых лопаток, о чем-то говорили между собой. Они напоминали цыплят, которые от нечего делать поклевывают один другого.

Внезапно он ощутил под лопаткой резкую боль, как будто его ударило током. Роберт застонал и, выпрямившись, связанными руками попытался дотянуться до больного места. Боль была такая сильная, точно ему впрыснули под кожу огонь.

Один из мальчиков подскочил и стукнул его ладонью по спине. Потом поднес к его лицу, держа за сверкающее, как кусочек слюды, крыло, желтое насекомое, напоминающее осу. Он покачал им перед носом Роберта и бросил на камни. Из брюшка торчал похожий на черную иглу, длинный яйцеклад, которым насекомое прокалывает кожу буйвола.

Роберту хотелось заплакать от жалости к себе. Довольно уже, с него действительно довольно, но он не знал, кого просить о милосердии. Под лопаткой болело так, словно кто-то медленно ввинчивал туда шурупчик. Слишком много всего, я не выдержу, не вынесу. Однако он был уверен, что вытерпит все, что не он, а его тело будет сопротивляться, бороться до последнего удара сердца, до последнего дыхания.

Свет резал глаза. Маляк нагнулся к воде. Она с мелодичным звоном стремительно неслась над камнями, такая чистая, что было видно каждую песчинку, каждый осколок камня и длинные зеленые водоросли, извивающиеся под быстрым течением.