Счастливчик

Жардецкий был ослеплен светом, который непрерывно бил прямо ему в глаза. Но он не мог оторвать взгляда от похожих на жуков зеленых машин.

Мастер хотел, чтобы содержащаяся в них сила победила силу пламени. «Столько лет я уже здесь, — думал он. — Никто мне ничего не дал даром, все, что у меня есть, я заработал вот этими руками. И уважение людей, и свою должность…»

Они возвращались втроем. На них была еще лагерная одежда: полосатые куртки и брюки.

В этом городе шел бой. Когда они бежали вдоль живых изгородей, отгораживающих виллы от доступных для всех тротуаров, улица была пуста. Окна наглухо закрыты — в этих домах никто не жил. Из-за реки и с юга ветер доносил звуки канонады. Они их не слышали, потому что хотели есть и очень устали.

Этот город, словно неожиданная преграда, встал на пути, по которому они пошли, как только танки с красной звездой в пух и прах разнесли высокие изгороди из колючей проволоки, еще недавно охраняемые людьми и собаками.

Эсэсовцы убежали, стреляя в окна бараков, чтобы в последнюю минуту лишить людей надежды, заставить их упасть на землю и дрожать от страха. Вот почему они лежали там и с тревогой думали о будущем. Кто знает, конец ли это или они еще вернутся и будут травить собаками, а может, в свете мотоциклетных фар начнут охотиться на заключенных среди лесных деревьев и на полевых дорогах?

Некоторые, обезумев от радости, кричали советским солдатам — каждый на своем языке — какие-то слова, которые уже никогда потом не сумели бы повторить. Но Жардецкий молчал. Он чувствовал только, как трясутся ноги и еще порывы ветра, — ему казалось, что тот дул с ураганной силой. Жардецкий с трудом подошел к воротам, недоверчиво глядя на дорогу, ведущую за проволоку. Ему хотелось сразу же выйти отсюда, поскорее, а то может что-то случиться и потом уже никогда не удастся бежать из этого мрачного барака, окруженного колючей проволокой и сторожевыми вышками.

И он пошел, не оглядываясь, упрямо переставляя ноги, только бы подальше от этого места, только бы скорее увидеть первые дома, а потом…

Когда Жардецкий дошел до городка, он уже был не один. С ним шли Храбрец и Ион, фамилии которого он не знал и не понимал языка, на котором тот говорил.

В приступе злости Жардецкий ударил кулаком в окно первого же попавшегося им дома. Потом пнул ногой дверь. Она распахнулась, заскрипев петлями.

Они наелись на дорогу; того, что было в буфете и в кладовке, едва хватило бы нормальному человеку на завтрак, но они старательно разжевывали куски засохшего хлеба, каплями пили молоко из кувшина, чувствуя себя, как на пиру.

И вот этот город. Пустая улица. Жардецкий оглядывался по сторонам, словно по внешнему виду можно было определить, в каком доме безопаснее. Потом вбежал в ближайшую открытую калитку. Двери виллы тоже были открыты. Они стояли посреди вестибюля, с удивлением глядя на резной дубовый потолок, чистые стены, устланную коврами лестницу.

— Останемся здесь, — решил Жардецкий.

В шкафах они нашли одежду, которой хватило бы на двадцать человек. Оделись, вне себя от радости, что наконец-то могут сбросить свои лохмотья. В этих брюках, рубашках и пиджаках было тепло, и хотя они были слишком им велики, но зато мягкие и удобные. Еды удалось раздобыть немного. Хозяева в спешке оставили все, но продуктов, похоже, у них тоже было маловато. Но голода они не боялись, хотя бы потому, что не помнили сытости.

Они не решались выходить из этой виллы. Вилла стала их убежищем. Сюда доносились выстрелы, грохот пушек, рев пролетающих над городом самолетов. Они ждали, что будет дальше. Спать у них было где, они не мерзли.

Между собой они почти не разговаривали, — ведь если бы кто-то пробегал мимо виллы, их могли услышать. Впрочем, однажды на улице раздался топот солдатских сапог и немецкая речь. Они молили судьбу дать им еще один шанс, — ведь уже виден конец этой страшной войны.

«Я вернусь в этот город, — думал Жардецкий. — Ведь когда все кончится, мы возьмем эту землю, дома, фабрики, улицы. Это справедливо — за все обиды и зло, которые они нам причинили…»

Он не знал, как все будет на самом деле. Но мечтал о том, чтобы жить именно в этом доме. Жардецкий старался запомнить его внешний вид, планировку комнат, больших и просторных.

— Храбрец, — тихо сказал он. — Видишь, какой дом?

— Что? — спросил тот. Он повернул серое лицо к Жардецкому. Беспокойные глаза его непонимающе смотрели на товарища.

— Ничего. Дом, говорю, красивый.

— Красивый, — согласился Храбрец.

Ион смотрел на них, дружелюбно улыбаясь. Они втроем были, как на плоту, плывущем в неведомое. Но здесь не было колючей проволоки, только ограждение из сетки, и никто, кроме них, — ни одной чужой души, — не дышал воздухом этих комнат. «Я жив, — думал Жардецкий. — Наконец-то я жив».

Он провел ладонью по лицу. Перед ним снова ревело пламя; теперь самое главное — это фабрика. Он сам жил, но что станет с ней?