Счастливчик

Только Катажина безошибочно почувствовала всю фальшивость создавшейся ситуации, с женским упрямством и несомненным чувством юмора противопоставила ему столь же логичные рассуждения, закончившиеся совсем другими выводами. Сначала Михала все это забавляло, но позже, когда он подытожил выступления, заставило призадуматься. В результате пропало безмятежное настроение интеллектуальной игры, а победителем вышла девушка, только начинающая врастать в злочевскую среду, молодой врач из районной больницы.

— Надеюсь, что у нас еще будет возможность столь же интересно обменяться мнениями, — сказал он ей довольно банально при прощании, что звучало бы ужасно, если бы не улыбка, придающая словам совсем иной смысл. — Правда, товарищ Буковская?

— Разумеется, пан секретарь, — ответила она, как ему показалось, с тенью добродушной иронии, но это обращение «пан» он воспринял как булавочный укол, хотя ее глаза, казалось, противоречили сказанным вслух словам.

Воображение его подводило, но он, как мог, восстанавливал несложную обстановку их следующей встречи: усадьба перед домом освещена тусклым светом лампочки, тропинка, исчезающая во мраке, две женщины, одна из которых уходит в сени, а вторая становится между тем человеком с небольшим чемоданчиком и его пепельного цвета «вартбургом» и просит зайти в соседний дом, где с высокой температурой лежит ее муж. Человек с чемоданчиком задержался на полдороге, назвал сумму — сто пятьдесят злотых, пожал плечами, когда она ему сказала о восьмидесяти, которые у нее еще есть дома. Повторил: «Сто пятьдесят, иначе нечего мне морочить голову, я сюда ночью не для собственного удовольствия тащился», — и уехал.

Горчин недолго искал себе союзников, он не собирался прятаться за чью-нибудь спину, потому что, как обычно, сам выступил с обвинениями, но он не хотел, чтобы они относились ко всем злочевским врачам. Михал хотел их заставить осудить человека, с которым они годами встречались, играли в бридж, пили водку и которому при встрече пожимали руку.

— Для меня Вишневский, — сказал он Катажине, — здесь кончился и как человек, и как врач. Медицинские власти им займутся, это их дело. Но человеческую, моральную сторону того, что случилось, я беру в свои руки. Он должен ответить за свое преступное бездушие. Я еще не знаю как, но в одном я уверен: он должен убраться отсюда ко всем чертям!

— Значит, вы хотите устроить суд с изгнанием дьяволов, — не то спросила, не то подтвердила она.

— Я хочу, чтобы такой случай больше не повторился. — Он пропустил ее замечание мимо ушей. — Я хочу, чтобы вас, врачей, люди уважали за тяжелую и ответственную работу. И чтобы вам доверяли. И чтобы такие, как пан Вишневский, не создавали мнения о вас как о бездушных стяжателях, людях без совести… И тут вы мне, товарищ, поможете.

— Откуда такая уверенность? — спросила она с явной насмешкой в глазах. — Я одна из них. Мой отец тоже врач, как вам известно.

— Поможете, — упрямо повторил он, — именно кто-то из вас и должен мне помочь. И я не хочу, чтобы это был заведующий отделом здравоохранения, директор больницы или еще кто-то, кто по долгу службы обязан заниматься подобными вещами… Здесь речь идет не только о публичном осуждении очевидной подлости, а о том, чтобы обратиться к совести. Вы меня понимаете?

— Но почему именно я? Откуда эта идея доверить мне такую миссию?

— Вы меня понимаете? — повторил он, боясь, что девушка отделается ничего не значащими обещаниями.

— Понимаю, черт возьми, — ответила она с явной злостью. — И помогу вам, товарищ секретарь.

Сначала преобладает жгучий красный цвет: киноварь, на которую медленно ложится желть, листья ранней осени с черной сеткой прожилок, но это иллюзия, ведь сейчас первые дни мая: солнце, бледно-зеленые языки трав, полоса зелени овеяна животворным потоком кислорода, который наконец начинает проникать в его легкие и успокаивает безжалостный шум под сводами черепа. И хотя контуры этой картины больше не материализуются, с теплым блеском переливаясь всеми цветами радуги, они приносят облегчение крепко сжатым глазам, мягко перенося его прямо под высокие тополя, светящиеся своей ясной корой. Это обстановка их третьей, случайной, но, как позже окажется, неизбежной встречи.