Счастливчик

Михал спокойно сидел на скамейке у стены, но его взгляд бегал по всему двору, переходя от бараков, где исчезла Катажина, до кремовой машины скорой помощи с голубым крестом, от калитки, за которой пропал в поисках директора хозяйства угрюмый тип, назвавший себя бригадиром, до светло-синей «Варшавы». Горчин был раздражен из-за того, что ему приходится так долго ждать человека, с которым предстоял нелегкий разговор. Он очень удивился, увидев неожиданно появившийся автомобиль со сверкающей на крыше голубой лампочкой, из которого выскочила Катажина. Последние дни он только и думал о ней, а она почему-то избегала встречи с ним. Он закурил сигарету и повеселел, выдохнув большой клуб пепельного дыма, потом даже облегченно рассмеялся, поняв, что тщательно подготовленная беседа с директором госхоза Галевице полетела ко всем чертям и что его уже совсем не интересуют конфликты, которые здесь имели место. Михал засмеялся, потому что перед его глазами стояла Катажина и он уже представлял себе все то, что сейчас произойдет.

— Что случилось? — спросил он, преграждая ей дорогу к машине.

— Ничего особенного, — Катажина говорила скорее провожающей ее старой, заплаканной женщине, — муж этой пани покалечил себя топором. Не беспокойтесь, пожалуйста, через две недели он выйдет на работу. Это страшно только с виду, резаные раны очень быстро заживают.

— Я в таких вещах не разбираюсь, — сказал Михал.

— Ох уж, — рассмеялась она, — в нашей стране каждый второй человек может дать квалифицированный врачебный совет.

— У вас это последняя поездка? — спросил Горчин, глядя на часы.

— Да, а почему вы спрашиваете? — удивилась Катажина.

— Так отпустите машину. Вернемся на моей. — Он показал рукой на синюю «Варшаву».

— Что это за коварный план? — Она совсем развеселилась.

— Специально, чтобы погулять по парку, — подхватил Михал. — Вы согласны?

— Рискну, — кивнула она головой, но сразу же стала серьезной, как бы предчувствуя, что эта третья встреча и совершенно иной обстановке, чем две предыдущие, может стать началом чего-то тревожного и одновременно имеющего притягательную, магическую силу.

Парк был обширный, напоминавший скорее большой лес, исполненный достоинства и величия, с темными оврагами, до которых доходили редкие полосы света, разорванный во многих местах небольшими полянами, с высокой, некошеной травой.

Вначале они еще пытались дружески подтрунивать друг над другом — это был старый как мир метод, когда два человека или не знают, что сказать друг другу, или по каким-то причинам боятся заговорить о главном. Хотя именно Горчин уговорил Катажину прогуляться по парку, теперь, глядя на ее профиль, он испытывал какое-то странное чувство. Он, который выступал перед сотнями людей, разбивая в дискуссиях неглупых и сильных оппонентов, хладнокровно отвечал на самые каверзные и провокационные вопросы, теперь молчал.

— Зачем вы к нам приехали? — спросила Катажина, когда они на мгновение остановились на краю поляны.

— Играть роль справедливого.

— Вам она доставляет удовольствие?

— Пожалуй, нет, — ответил он, немного поколебавшись. — Пожалуй, нет, — уже более решительно.

— Вы со мной неискренни. — Катажина посмотрела ему прямо в глаза.

— Почему? — А потом сразу же, как бы оправдываясь, добавил: — Кто-то ведь должен такие вещи брать на себя. — Он, избегая ее взгляда, смотрел на верхушки деревьев, следил за полетом какой-то птицы с красивым оперением. — Мои личные чувства не имеют к этому никакого отношения. Мне доверили определенные обязанности, и по мере сил я стараюсь с ними справляться. Конечно, я вкладываю в работу все свои убеждения. Если бы я не был убежден в необходимости того, что я делаю, я поискал бы себе другое занятие.

— Вы всегда такой?

— Какой?

— Такой принципиальный. Это, должно быть, ужасно. Ведь я могу точно предвидеть каждый ваш шаг, даже каждый жест. Потому что заранее известно, как должен реагировать первый секретарь райкома на какое-нибудь дело.

«Слишком мало ты еще знаешь о жизни, девушка. — Он все-таки не смог оставить без внимания ее слова. — Отсюда твои насмешки, оценка меня и подобных мне людей по отслужившей свое схеме, которая, к сожалению, еще имеет хождение в воображении многих людей. Но, черт возьми, — он все больше злился, — ведь этот блокнот агитатора, откуда ты меня выкроила живьем, тоже когда-то в прошлом выполнил свою важную роль. Когда еще многие вопросы не были так ясны, как теперь, а были вещи, которые нельзя было слишком усложнять. Но как же ей все объяснить! И возможно ли это вообще? Она на столько лет меня моложе и к тому же всю жизнь жила в другом мире. И нужно ли это? Пытаться каждую вещь объяснять до конца. Не давать возможности другим судить самим. Мне никто не помог, я должен был сам…»

— Было ли когда-нибудь у вас желание сделать такое, чего никто от вас не ожидал? Что даже самому большому фантазеру не пришло бы в голову?

— Наверное, нет, — усмехнулся он больше своим мыслям. — Но теперь оно у меня есть, — неожиданно добавил он.

— Скажите, я умираю от любопытства.

— Поцеловать тебя.