Счастливчик

— Я все это знаю, — прервал его Старик, — но они выставляют против тебя орудия самого тяжелого калибра, делают из тебя диктатора, держащего всех за горло. А ведь мы оба знаем, что такой путь неприемлем. Этот стиль работы давно себя скомпрометировал, и к нему нет возврата. Помни об этом. И добрые намерения здесь тоже не помогут. Давай отложим наш разговор. — Старик решительно поднялся из-за стола. — Вижу, что и так нам сегодня во всем до конца не разобраться. Ну а время у нас есть, — улыбнулся он. — Когда ты все как следует продумаешь, тогда мы и поговорим. Ты, наверное, тоже хочешь, чтобы у нас была полная ясность относительно положения в Злочеве.

— Но, товарищ секретарь…

— Успокойся, я просто так, к слову. — Старик только махнул рукой, но у самых дверей задержал его еще на минуту: — Что там у тебя с этой докторшей? Как ее… Буковская?

— Это мое личное дело, — пробормотал только Михал, захваченный врасплох такой точной информацией о нем человека, у которого на плечах было все воеводство.

— Мы не на Луне живем, мой дорогой, — Старик легонько похлопал его по плечу, — и уж, конечно, это касается любого секретаря партии. Ты должен всегда помнить о таких вещах. Я здесь, а ты в Злочеве, у нас не может быть никаких личных дел. Обо всех своих делах ты и должен мне рассказать при следующей встрече. — И он подтолкнул его в сторону двери.

Сколько тепла в ее лице, сколько кротости в овале плеч к покатости шеи. Наконец, сколько спокойствия и терпения в этой тридцатилетней женщине, с уже немного усталым лицом, с мелкой, почти незаметной сеткой морщин. Эта женщина — его жена, мать его сына. Он прожил с ней четырнадцать лет, которые неизвестно когда пробежали. Да, пробежали — это хорошее определение. Служба Михала в армии, работа в воеводском правлении Союза польской молодежи, учеба в Центральной партийной школе, работа в воеводском комитете, а еще раньше, когда они были женихом и невестой, он тогда руководил молодежной организацией в родном городке — все это этапы их совместной жизни, жизни в постоянной спешке.

Михал старается увидеть Эльжбету в нескольких ракурсах одновременно, в картинах, накладывающихся одна на другую. Начиная с первой, на которой она с заплаканным лицом провожает его на вокзал среди шумной толпы подвыпивших призывников.

Через полгода после его возвращения из армии они свернули свое, еще не обросшее ненужным хламом хозяйство и переехали в Н. Михал начал работать в сельскохозяйственном отделе воеводского правления СПМ, сначала в качестве инструктора, потом заведующего отделом, нигде долго не засиживаясь. Он стал добиваться, чтобы его приняли в Центральную партийную школу. Это означало снова выезд на два года, прощания и короткие возвращения, на сей раз уже без слез, потому что Эльжбета понимала необходимость такой разлуки.

Когда они поселились в Н. и Михал перешел на работу в партийный аппарат, кончились вечные расставания, переезды, необходимость постоянно менять свои планы. Эльжбета заранее подумала об учебе и заочно окончила лицей. Воспитывая ребенка, она начала работать — все в их жизни шло своим чередом. И тогда Михал начал замечать, что время, вместо того чтобы их сплотить, отдалило их друг от друга. Они сделались почти чужими, занятыми своими делами людьми, к которым их давнишняя юношеская любовь возвращалась только изредка, как блуждающее по пустым комнатам эхо, к которому здесь никто не прислушивался, а давно уже перегоревшие страсти стали обычной привычкой. Привычкой, не лишенной сердечности и взаимного доверия, но сделавшей их совместную жизнь серой и монотонной.

Наблюдая эту маленькую семью со стороны, можно было бы сказать, что все в ней складывается хорошо: у них была удобная квартира в новом районе, красивая мебель. Он, отец и муж, вел себя безупречно, всегда предупреждал о том, в какое время он вернется, никогда не пил, был спокойным и уравновешенным. Он старался всегда терпеливо выслушивать отчеты Эльжбеты о том, как прошел день, предпочитал расспрашивать ее даже о не интересующих его подробностях, чем морочить ей голову своими проблемами.

— Снова в газете напечатали твое выступление на конференции в П., — говорила она с оттенком гордости и добавляла с претензией: — Если бы мне девушки на работе его не показали, я бы даже и не знала.

— Пустяки. Должны же журналисты о чем-то писать. Не моя вина, что они как раз крутились вокруг этой конференции.

— Ты становишься все более замкнутым, Михал.

— Ну что ты, Эля. Ты же знаешь, что это неправда. Если я не люблю говорить о своей работе, так потому, что тебе своих дел хватает.