Счастливчик

Выйдя из здания в центре Манхэттена на залитые дождём улицы, я как будто попал в другой мир. В действительности мир мало изменился за тот час, что я провёл с добрым доктором. Да, из-за вечернего часа пик на дорогах увеличился траффик, особенно тут на 59-ой улице у моста, но глубокие перемены произошли не вокруг, а внутри меня. Потрясённый и растерянный я запросто мог простоять там под дождём несколько часов, пока вечер не сменится ночью и не перестанут звучать автомобильные гудки. Нужно было вернуться домой. В поздний час и в такую погоду не просто было поймать такси, а идти пешком — слишком долго. Пусть так, мне нужно было время для осмысления того, что только что произошло, и того, как пересказать это Трейси, моей матери, остальным родственникам и друзьям. Но сколько бы времени не заняла прогулка, его всё равно было бы недостаточно.

Переступив через порог, я почувствовал запах готовящегося ужина, услышал смех Сэма и Ивалани, нашей подруги и его няни. Я не мог появиться перед Сэмом в тот момент. Трейси вышла из кухни и увидела меня. Я молча указал ей на спальню. Нечасто моё лицо выражало крайнюю серьёзность, так что Трейси сразу догадалась, что новости будут плохими. Она последовала за мной в спальню: я затылком чувствовал, как внутри неё нарастает паника.

В нашей старой квартире на Вест-Сайде перед спальней располагалась маленькая прихожая в форме цифры «7». Низ семёрки выходил в спальню, где я всё и рассказал Трейси. Мы обнимали друг друга и рыдали. Вспоминая эту сцену, она кажется мне странной, грустной, противоположностью картинки на буклете, который я оставил в такси. Было бы забавно, если бы мы и правда так выглядели после того…, что с нами случилось.

Не имея чёткого представления с каким чудовищем столкнулись, смутно осознавая, что пройдёт немало лет, прежде чем почувствуем его клыки и когти, мы дали друг другу обещания. Трейси, ошеломлённая и напуганная, в то же время была исполнена любви и сочувствия… в болезни, и в здравии. Я помню её шёпот, её объятия, влажную от слёз щеку, касающуюся моей щеки. Моя первая мысль: «Свет клином не сошёлся, должен существовать какой-то выход из этого, просто не нужно опускать руки». Трейси же я сказал: «Всё будет хорошо…», подумав, а что именно будет хорошо?

Не многие призна̒ются, но иногда актёрам попадаются сценарии вроде этого: дерьмо… дерьмо… моя роль… бла, бла, бла… моя роль… дерьмо… «Мне нравится» или «это отстой» зависит от соотношения «дерьма» к «моей роли». Прошли дни, недели. Я перевёл свой выбор в режим «невероятного дерьма»: этот сценарий не для меня, отвратительный, не собираюсь в этом участвовать. Я перебрал все варианты. Искал другие объяснения, но всё сводилось к одному — у меня болезнь Паркинсона. Решив никогда больше не встречаться с неврологом, если только ураган не закинет его через окно прямо ко мне в спальню, я положился на таблетки, выписанные ранее. Я постоянно держал их при себе, теряя и ломая флакончик в кармане брюк, как хэллоуинские сладости. Терапевтическая ценность, лечение или даже утешение не были причинами, из-за которых я принимал эти таблетки. Причина была одна: скрыть симптомы. Никто из внешнего мира не должен был знать, за исключением семьи, самых близких людей и коллег. Так обстояли дела на протяжении семи лет.

ГЛАВА ВТОРАЯ Бегство артиста

Военная база в Чилливаке, Британская Колумбия, 1963.

Мальчик пропал… исчез. Я ускользнул, пока мама была занята этим неблагодарным делом, знакомом любой жене военного: распаковывала семейные пожитки и в очередной раз налаживала хозяйство в доме.

Моя мама Филлис и папа Уильям Фокс, сержант Королевского Канадского Военного Корпуса Связи стали экспертами по переездам. Со дня их свадьбы в 1950 году и до того полудня, мама провела тринадцать лет семейной жизни в распаковываниях, потому что отца переводили на шесть различных военных баз.