Счастливчик Лазарев

— За вашу доброту, Артем, я как-нибудь разрешу вам сводить меня в хороший ресторан. С цыганами. Судя по всему, вы при деньгах, хотя и романтик. Да, да, романтик, не отпирайтесь! Так вас назвал мой папа, а он в людях разбирается. Кстати, отец сказал, что весной охота запрещена.

Артем кивнул.

— Понимаю, для романтиков ее разрешают специальным указом?

— Верно, — улыбнулся Артем. — Такой указ издаст Костя Костагуров — каган Потайнухи. Мы с ним друзья детства. И с егерями Костя договорится: арака у него есть.

— Значит, мы будем браконьерить? Замечательно! Возможно, попадем в тюрьму? Именно этого я и хотела: в тюрьму, на голгофу! Я видела сегодня во сне, что летала, как сорока, над цветущей лужайкой: ромашки, лютики, цветущее благоухание… Сентиментально, фантазия ниже всякой критики, но, когда третий курс дотягиваешь на пятерки (чтобы не огорчать папу и маму, я учусь только на пятерки), вдруг захочется острого, недозволенного. Захочется убить дикого гуся! Медведя! Дрожать в пещере рядом с волосатым мужчиной, от которого пахнет дымом и кровью, а не бабьими суевериями. Уверяю вас, Артем, я согласна на любое приключение, и пусть расплатой будет тюрьма!

Выслушав Женькину тираду, Артем рассмеялся и пообещал, что ни один волос с ее головы не падет, а что касается браконьерства, этот грех он полностью берет на себя.

Женьке нравилась улыбка Артема: она была тихая. Женька терпеть не могла громогласных мужчин, хохотунов и шутов, считая болтливость чисто женской привилегией! Женьке нравилось, когда ее слушают, когда любуются ею, и тихой, застенчивой она делалась лишь в присутствии одного человека…

— Если весной, — сказал Артем, — я не поброжу в степи с ружьем, это для меня хуже всякой болезни. Весной все живое теряет страх, радуется, поет, сражается, славит жизнь. Иную зорьку целый год помнишь: как потянул по вечернему небушку гусиный клин, прошумел над головой табун чернети, как вместе с конями по лугу ходили журавли.

И Артем зачем-то стал доказывать Женьке, что особого греха в весенней охоте нет, что для какого-то биологического равновесия разумно даже отстреливать излишек селезней, что из всех весен самая красивая — весна степная. Ее, эту степную весну, он и покажет Женьке, а тюрьму и голгофу не обещает.

— И напрасно, — не очень внимательно слушая, перебила его Женька. — Можно, я съем еще один апельсин?

В ту ночь тоже были апельсины, и Женька чистила и подавала их Саше на тарелочке. Апельсины он ел, как лимоны, с сахарной пудрой, которую Женька долго искала в буфете. Все время Саша посылал ее то за тем, то за другим, и выполнять его капризы было для Женьки величайшим наслаждением! В ту ночь она была послушна, как восточная рабыня, у нее не осталось собственных желаний, кроме одного — делать приятное ему, заслужить полусонное: «Спасибо, ласточка».

Чем же были эти несколько часов? Неужели любовь — это саморастворение в чужой воле, добровольная утрата собственного «я»? И все ради единого мгновения? Да, было оно, это мгновение, оно отдавалось в сердце и теперь жгучим, ревнивым замиранием…

Но ведь Ольга никогда не «растворится», никогда не потеряет голову, что же он нашел в ней? Где они сейчас? Вот сию минуту?

«Не надо о них думать, забыть все-все, — повторяла Женька, глядя на вырастающую из однообразия степи глыбу элеватора, бороздившего круглыми башнями животы облаков. — Тогда загорелась только я, а его не зажгла. И он сразу забыл меня, как забывают брошенную под ноги спичку».

У Женьки защипало в глазах, но она вовремя спохватилась, нарочно зевнула, заулыбалась своему спутнику, про которого, задумавшись, совсем забыла.

— Спасибо, Артем, вы интересно рассказываете, — сказала она и, желая приласкать Артема, погладила его по руке. — Пожалуйста, расскажите что-нибудь еще. Про себя, про вертолеты. Вы знаете, я ни разу не летала на вертолетах.

— Вы все равно меня не слушали, — улыбнулся Артем.

— Слушала, — горячо возразила Женька. — Я очень даже воспитанная девушка, член культурно-массовой комиссии. Вы рассказывали про то, как… В общем, про охоту. А когда вы молчали и глядели в окно, у вас было такое хорошее, доброе лицо. О чем вы думали?

— Один сон вспоминал. — Артем смутился и, улыбаясь, продолжал: — Бывают сны, которые много раз повторяются и делаются как бы явью. Потом уж не знаешь, то ли это во сне тебе привиделось, то ли на самом деле было.

— Вы меня заинтриговали, Артем, умоляю вас, расскажите свой волшебный сон! Это про чудеса в небе? Или про любовь?