Счастливчик Лазарев

Все было бы хорошо, но в прошлом году безглазая погрозила ему снова — второй инфаркт, а третий при больной печени едва ли Ивану осилить. Не соглашаясь оставить работу и поваляться в санаторных креслах, Никитин философствует: «Дровишки догорают, подуть — пусть вспыхнут напоследок — и точка». Все праздники якобы он уже отпраздновал, а тянуть скуку на санаторных кашках — не для него.

Ох, все ли людские радости познал Иван, никогда не имевший настоящей семьи, не купавший в цинковом корыте крохотное родное существо? (В окно гостиной Димов любовался Женькой: голова, как цветок ромашки, — белые по плечам волосы, на макушке зеленый беретик).

Вот этой привязанности, страха за близкого, кровного человека Иван никогда не знал!

В сорок с лишним лет он казаковал еще холостяком, ел флотские борщи в солдатской столовой и на семейном счастье, как уверял всех, окончательно поставил крест. Но однажды заявился в гости к Димовым с семьей — черноволосой маленькой женщиной, которую звали Гаянэ, и одиннадцатилетним подростком, сыном этой женщины, Суреном. Курчавый, большеглазый мальчик звал Никитина папой, ловил каждое его слово, видимо, уже привязался к Ивану. Сурен играл с Женькой, как с живой куклой, по-восточному заразительно смеялся и кричал: «Папа, она меня оцарапала!».

А через пол года Гаянэ уехала, оставив Никитину сына, и как в воду канула: ни письма, ни телеграммы. Один бог ведал, в какую сторону упорхнула эта птичка-невеличка. Иван шутил, что не успел разглядеть, брюнетка или блондинка его жена, а с Суреном, которого Иван усыновил, они жили душа в душу. После десятилетки Никитин отправил его в Москву и восемь лет посылал деньги, пока приемный сын заканчивал институт, а потом аспирантуру. Димову всегда нравился Сурен, боготворивший Варю и неразлучный с Женькой, и, когда после размолвки отец запретил ему ходить к Димовым, Сурен плакал, не понимая, что произошло.

А что произошло? Жили в то время по соседству, в одном доме, ходили по-семейному в кино, играли в карты, и вдруг, не сказав ни слова, Варя поднялась однажды из-за стола и тихонько вышла. Она дала с вокзала телеграмму, что уехала к матери в деревню, и действительно две недели прожила в Коряковке. Врач-психиатр объяснил, что такое бывает с женщинами средних лет, — разновидность женской истерии, эмоциональный стресс, выражающийся в нелогичных, странных поступках. И только Димов знал истинную причину этого «стресса»: Варя была влюблена в Никитина. Такое тоже случается с замужними средних лет женщинами.

Иван скоро переехал в заводскую квартиру, и они с Димовым встречались теперь лишь в официальных сферах: на торжественных собраниях, конференциях, в кабинетах районных руководителей. Каждый шел своей дорогой: Иван — деловой человек, хозяйственник, «физик», а Димов — ведущий лектор общества «Знание», лирик. Как внештатный комментатор телевидения, он стал известным человеком в городе, его узнавали на улицах.

Димов посмотрел в окно: полянка преобразилась. С изящной хаотичностью разбежались кучки сосенок и берез, радуя глаз наивной беззащитностью. Несколько старичков копошились еще с граблями и лейками, а дети затеяли на полянке новую игру: собирали «в лесу» ягоды и грибы. Ни летчика, ни Женьки на полянке не было.

— Хозяин, налей водки! — потребовал из гостиной попугай Афоня. Юю оскорбленно залаяла, а попугай еще громче заскрипел, как напильник по стеклу: — Налей водки, черрр-рр-ррт побер-рр-рри!

Афоня, нахал и алкоголик, антипод общей любимицы Юю, аристократически воспитанной леди, наученной встречать гостей японскими поклонами.

«Думмм! Думмм!» — пробили в передней часы, и, словно по их команде, в коридоре зазвонил телефон.

— Пап! Ты? Очь хорошо, что ты, — тараторила, проглатывая слова, Женька. — Пап, ты маме не говори. Впрочем, скажи: я еду на охоту. В Кандыки. Гуся привезу.

— Эй-ей! Что за бред?! Какие Кандыки? Ты откуда звонишь?

— С вокзала, пап. Не сердись. Маме привет.

— Женька, ты в уме? Какая охота? Какой поезд? Возвращайся немедленно. Весной охота закрыта.

— Ну и пусть закрыта. А мне-то что? Поцелуй маму, Чио!

— Ты бессовестная шлянда: у матери день рождения, а она — на охоту. С кем ты едешь?

— Я пошлю телеграмму. С дороги. Я тебя люблю, пап. И маму.

— Никого ты не любишь. Ты лгунья. Вернешься — выпорю. Поняла?

— Конечно, поняла, пап. Обязательно выпорешь. Всего! Целую.

Целует! Любит! Авантюристка! Уехала с летчиком, с ним она была все время. Утром Димов подходил к летчику, поговорили. Приятный молодой человек, лицо умное, открытое. За Женьку можно не беспокоиться, но какова сорви-голова! Поехала на охоту!

…Услышав слово «охота», жена упала на стул и тут же, в передней, расплакалась. Второй раз в день своего рождения…

4