Счастливчики

Так или иначе, затерявшись ли посреди пампы, засунутый ли в грязный мешок или просто сброшенный наземь необъезженным конем, Персио, лежа лицом к звездам, чувствует, что все ближе подходит к неясному еще завершению. В эти минуты он ничем не отличается от клоуна, запрокидывающего беленое мукой лицо кверху, к черной дыре в куполе цирка, этому мостику в небо. Клоун не знает, и Персио не знает, что это за желтая рябь, бьющая по их широко раскрытым глазам. И поскольку не знает, то чувствовать ему дано с большим неистовством, сверкающий шатер южной ночи медленно вращается вверху со всеми своими крестами и циркулями, и в уши постепенно проникают голоса равнины, шелест прорастающих трав, осторожное скольжение змеи по росе, легкая дробь кролика, разгоряченного желанием под луной. И он начинает слышать тайный сухой хруст пампы, и прикасается влажными зрачками к нетронутой земле, которая почти не знает человека и не хочет знать его, как не хотят его знать ее дикие кони, ее циклоны и ее немеренные просторы. И все пять чувств мало-помалу перестают принадлежать ему, но выхватывают его и опрокидывают на черную равнину; и вот он уже не видит, не слышит, не обоняет, не осязает, он извлечен из себя самого, освобожден от пут и расчленен, и, раскинувшись, словно дерево, охватывает всю множественность в единой, огромной боли, которая суть упорядочивающийся хаос, стекло, что с хрустом принимает должную форму, первозданная ночь американского времени. Что теперь может сделать с ним тайный парад теней, эта обновленная и распавшаяся вселенная, что вздымается вокруг, эти чудовищные потомки выродков, броненосцев, заросших длинной шерстью лошадей, и тигров с клыками, точно рога, и камнепады, и селевые потоки. Он теперь подобен недвижному камню, бесстрастный свидетель революции тел и эонов, око, устремленное, как кондор с крыльями гор, на коловращение звездных мириад и галактик, молча взирающее на чудовищ и на потопы, на мирные пасторальные сцены и бушующие в веках пожары, на метаморфозы магмы, земной коры, на робкое плавание китов-континентов и островов-тапиров, на южные камнепады, на непереносимые роды гор в Андах, когда вспарывается содрогающийся хребет, и нет ни секунды отдыха, и не можешь с уверенностью сказать, чего коснулась твоя левая рука — ледниковой эры со всеми ее катаклизмами или всего лишь слизняка, выбравшегося ночью на холодок.