Счастливчики

Если бы отречься было трудно, он, возможно, отрекся бы от этого осмоса катаклизмов, который спрессовывает его в непереносимо плотную массу, но он упорно отказывается от той легкости, с какой можно открыть или закрыть глаза, подняться и выйти на дорогу, снова воссоздать свое прежнее тело, и путь, которым шел в ночи одна тысяча девятьсот пятьдесят какого-то года, отказывается принять помощь, которая незамедлительно придет вместе с сиянием огней, громкими криками и хвостом водяной пыли за кормой. Он изо всех сил сжимает зубы (а может, это рождается горный хребет и трутся друг о друга базальты и глины) и бессильно падает в ночь, отдавая себя на волю ползущего по нему слизняка или обрушивающихся на него водяных лавин. Вселенная терпит крах, разбиваются вдребезги горы, неопознанные животные низвергаются вниз, дрыгая лапами, копиуэ[84]разлетаются в клочья, и восторженный хаос под бешеное завывание распластывает, возбуждает и уничтожает в калейдоскопе мутаций. Что должно остаться от всего этого — развалины посреди пампы, пройдоха-лавочник, несчастный загнанный гаучо, генерал-политикан у власти? Дьявольская операция, в которой колоссальные цифры сводятся к футбольным чемпионатам, к самоубийству поэта, к жалкой любви в закутках, к кладбищенским зарослям жимолости. Субботняя ночь, вершина славы — это и есть суть Южной Америки? Не повторяем ли мы в каждодневных поступках этот вселенский хаос? Во времени, где настоящее отложено на бессрочные сроки, где царит культ некрофилии и все тяготеет к скуке, к снам без сновидений, тяжелому кошмару от несварения из-за чрезмерного количества съеденной тыквы с колбасой, — в этом времени ищем мы совпадения жизни с судьбой и хотим совместить вольную жизнь на природе с последними достижениями в области автомобилизма? Лежа в сухой траве посреди глухой равнины, лицом к звездам, разве на самом деле мы тайно не отказываемся от исторического времени и не рядимся в чужие одежды, прикрываясь пустыми речами, которые точно перчатка обтягивают вскинутую в приветствии руку вождя и пышные празднования, и из всей безмерной непознанной действительности разве не выбираем антагонистический призрак — антиматерию антидуха и антиаргентинства, напрочь отказываясь до конца выстрадать свою судьбу в своем времени, где будут свои победители и свои побежденные? Мы не манихейцы и не жизнелюбы-гедонисты, но разве мы на этой земле не краска в спектре ее грядущего, язвительная личинка, притаившаяся на краю дороги, антивремя души и тела, с дешевой легкостью принципа «не лезь не в свое дело»? Выбирая судьбу не желать никакой судьбы, разве мы не плюем на каждое выспреннее слово, на каждое философическое эссе, на каждый шумный чемпионат, на житейскую антиматерию, поднятую до уровня узорчатого макраме, Флоральных игр, кокард, светских и спортивных клубов каждого квартала Буэнос-Айреса, Росарио или Тукумана?