Счастливчики

– Неважно. Люси и Джордан оба ненавидели это – насколько мы с Хим испорчены, какие глупости творим. Брат иногда ходил с нами на вечеринки, как будто надеялся присмотреть за мной, и это всегда бесило. Хотя, возможно, он был прав. – Мэй молчит, смотрит в пол. А когда снова поднимает голову, ее глаза блестят. – Так вот. Либо он отвозил нас домой, либо мы просили Люси. Она не пила – ее отец ужасно себя вел до того, как попал в клуб анонимных алкоголиков, – и постоянно твердила нам, что нельзя так опускаться. Я никогда ей не верила. А жаль. Не творила бы все это дерьмо. Проводила бы время с ней и Джорданом, как порядочный человек, а не злилась на них за желание помочь. Как дура.

Я хочу что-то сказать, но не могу связать слова в осмысленное предложение. Хочу придумать абсолютно правильную вещь, такую, что убрала бы всю боль Мэй, ее горе и вину, но знаю: таких слов не существует. Вместо этого, на пороге комнаты брата Мэй, я беру ее за руку, и мы стоим там, молча глядя на его покрытую пылью мебель.

Глава 27 Мэй

Возможно, из-за того, что Зак меня слушает, а не просто ждет возможности вставить свою реплику, мне хочется ему что-то рассказать. С тех пор как брат умер, я ни с кем о нем не говорила и сегодня просто не могу остановиться. Я рассказываю Заку, как мы в детстве разыгрывали родителей, до того как внешкольные занятия Джордана захватили нашу жизнь, что мы с ним делали, до того как родители, похоже, осознали, что я никогда его не догоню. Никогда не буду на его уровне. Никто никогда не озвучивал эту мысль, но она все набирала силу, пока, наконец, брат не стал центром мира, а я не осталась дома одна, в своей комнате, ища выход наружу. А потом мы с Хим пошли в старшую школу и узнали, сколько людей в нашем классе устраивают вечеринки. Сколько этих вечеринок подразумевает выпивку.

Но сидя здесь, сейчас, я все это забываю. Я говорю о лучших временах, например в начальной школе, когда родители все еще умели веселиться. Однажды ночью они пошли спать, а мы с Джорданом сварили вкрутую все яйца и на следующее утро валялись от смеха, наблюдая, как папа пытается разбить на сковородку одно яйцо, затем следующее, затем следующее, все больше раздражаясь с каждой неудачной попыткой.

Когда мы наконец сознались, в чем дело, отец рассмеялся и крепко обнял нас обоих.

Я годами не видела, чтобы он смеялся.

В девятом классе мы с Джорданом вместе начали играть в джаз-банде, хотя он уже пару лет занимался на гитаре, а я только освоила трубу. Мы любили репетировать по ночам, и брат помогал мне, когда у меня не получалось, разучить новые песни: у него такой проблемы никогда не было.

Он запоминал музыку мгновенно – иногда даже не глядя на ноты.

До сегодняшнего вечера я не помнила некоторые из этих историй, забыла, что когда-то мы веселились вместе, как одна семья. Мы с Джорданом веселились. Еще до стрельбы между нами двумя и между ним и моими родителями все пошло плохо – отец всегда пытался заставить Джордана сделать больше, бежать быстрее.

Сначала мама это поддерживала, но, когда отец заговорил о том, чтобы Джордан досрочно подал заявление в колледж – главным образом, чтобы самому потом похвастаться перед своими друзьями, – она, наконец, возмутилась.

Не знаю, сколько мы так стоим: Зак прислоняется к дверному проему, я рядом с ним, крепко обхватываю себя руками. Только когда мой живот начинает смешно урчать, понимаю, что уже поздно, а я ничего не ела. Спрашиваю Зака, не против ли он перекусить, и мы спускаемся вниз, чтобы приготовить попкорн.

После мы сидим на диване в гостиной и просто разговариваем.

Я рассказываю ему семейные истории, воспоминания, которые боялась затронуть после смерти Джордана. Я не поднимала их вечность – с тех времен, когда слишком много пила и по пьяни болтала с Люси.

Может быть, она права. Может быть, нужно проговаривать какие-то вещи, прежде чем они начнут разъедать тебя изнутри и в конечном итоге высосут душу.

Я не могу поверить, что Зак – сын женщины, которую я ненавижу больше всего на свете. Он точно был дома в те разы, когда я приезжала на велосипеде с баллончиком краски в сумке и писала гадости на дверях их гаража. Когда мы с Люси посыпали солью их газон. Когда мы оставляли мерзкие записки в их почтовом ящике.

Я вдруг сознаю: он никогда ни о чем не узнает. Я перестала ходить к ним после той ночи, когда испугалась кошки. Просто больше не смогла. Зак был в доме. Если он когда-нибудь узнает, то в жизни меня не простит. И будет прав.

Мне нужно навсегда скрыть то, что я сделала с его семьей.

Теперь он здесь, на коричневом замшевом диване, где раньше сидел Джордан, и это так сюрреалистично. В тот день, на театральном, когда я узнала его фамилию, могла ли я представить такой поворот? Представить, что он будет сидеть рядом со мной, слушать, как я говорю вещи, которые уже и не думала произнести вслух?

Каштановые волосы падают ему на лоб, и у меня в груди возникают эти чертовы чувства. Это нехорошо. НЕХОРОШО.

Я так долго была призраком.

Глава 28 Зак