Счастливец

— Да, да! — сказал хозяин. — Я не должен был бы и спрашивать. Но благодарность преуспевающего человека чаще всего только условна. Не думайте, что я хочу вас обидеть. Я стремлюсь только дойти до корня вещей. Вы молодой человек, вам двадцать восемь лет…

— Откуда вам известно? — рассмеялся Поль.

— О, ваши друзья уже сказали мне. Вы молоды. У вас блестящее положение и предстоит столь же блестящая будущность. Были ли вы рождены для нее?

— Каждый человек рожден для своего назначения, каково бы оно ни было.

— Это исламский фатализм, — возразил мистер Фин, — если только не считать судьбой чью-нибудь ведущую руку. Верите ли вы, что находитесь под особым покровительством?

— А вы, мистер Фин?

— Я уже высказался. Теперь я спрашиваю вас.

— В общем да, — ответил Поль. — Но в том особенном смысле, который предлагаете вы, — нет. Вы спрашиваете меня откровенно, и я откровенно отвечаю вам. Ведь вы не хотели бы, чтобы я отвечал иначе?

— Конечно нет.

— Тогда, — продолжал Поль, улыбаясь, — я должен сказать, что с детства был одержим странной уверенностью в успехе. Случай помог мне. В какой мере это произошло благодаря руке Провидения, об этом я не могу судить. Но знаю, что если бы не верил в себя самого — не добился бы и малой доли моего успеха.

— Вы верите в себя?

— Да. И верю в то, что мне удастся заставить других уверовать в меня.

— Это странно, очень странно. — Мистер Фин устремил на него свои темные печальные глаза. — Вы верите, что предназначены для высокого положения. Верите, что в вас есть все, что необходимо для его достижения. И это руководило вами. Странно! — Положив локоть на стол, он оперся виском на руку и смотрел на Поля. — Но ведь за всем этим — Бог. Мистер Савелли, — сказал он серьезно после короткой паузы, — вам двадцать восемь лет, мне пятьдесят восемь; таким образом, я гожусь вам в отцы. Вы простите меня за то, что я говорю, как старший.

Я англичанин, более того, рожден в Лондоне. Отец мой был англичанин, но мать — сицилианка. Она ходила с шарманкой, и отец последовал за ней. В крови моей этот неистовый юг, но я прожил почти всю мою жизнь в Лондоне. Мне дорого пришлось заплатить за мою кровь. Единственная компенсация, которую она дала мне, — моя страсть к искусству, — он указал своей худой, сверкающей алмазом, рукой на ужасные стены. — Конечно, это внешнее в некотором роде — деньги позволили мне следовать моим вкусам. Но, как я уже сказал, я прожил жизнь в страшной борьбе, и материальной, и душевной, и только милостью Бога, — он уронил свободную руку на стол, — и благодаря постоянной поддержке Господа нашего Иисуса Христа могу я сегодня вечером предложить вам мое скромное гостеприимство.

Поль почувствовал большую симпатию к этому человеку. Он несомненно говорил искренне. У него был вид мужественного человека, боровшегося, страдавшего и победившего в борьбе; но вместе с тем, чувствовалось, что победа его бесплодна, что он стремится к другим победам, более существенным для спасения души. Поль не мог найти ответных слов. Нельзя ответить на глубокое исповедание веры.

— Эх, — сказал Барней Биль, — тебе б, Сайлес, надо было прийти ко мне много лет тому назад в мой фургон. Ты не приобрел бы всех этих ярких картин, но не набрался бы и таких туманных и темных мыслей. Я не могу сказать, какие у меня отношения с Богом, — объяснял он, подняв указательный палец. — Но когда я думаю о Нем, то чувствую, что Он — в ветре и в шуршании листвы, совсем близкий и дружелюбный, и что Он вовсе не следит гневным оком за каждой полупинтой пива, которую опрокинешь в пересохшую глотку, не ставит в счет каждое ругательство, с которым обратишься к старой лошади. Нет! Другой идеи о Боге у меня нет. И нет другой религии.

— Все тот же старый язычник, — рассмеялся Поль.

— Нет, не тот же, сынок, — сказал Барней Биль, подымая нож, на котором красовался кусок сыра. — Старый, с ревматизмом, старающийся быть под крышей, когда идет дождь, это я-то, которому было все равно, пропечься ли насквозь или промокнуть! Я больше не язычник! Одна зола осталась.

Джен нежно улыбнулась старику, и лицо ее засияло от этой доброй улыбки.

— Он все тот же, — сказала она.

— Да, он не очень изменился за сорок лет, — согласился мистер Фин.

— Я был тогда хорошим консерватором, как и теперь, — заметил Биль. — Это все-таки кое-что. Таким был и ты, но у тебя была склонность к радикализму.

Замечание Барнея Биля перевело беседу на политические темы. Поль узнал, что мистер Фин более года тому назад был избран в муниципальный совет Хикней-хиса в качестве прогрессивного кандидата и добивался кресла в парламенте.

— Царство небесное, — сказал он без всякого оттенка ханжества, серьезным тоном убежденного человека, — не представлено в достаточной степени в палате общин.

На это Поль возразил, что в палате лордов целая скамья занята епископами.

— Я не член установленной церкви, мистер Савелли, — ответил Фин. — Я диссидент — свободный мыслитель.