Счастливо оставаться!

Вика, не понаслышке знакомая с различными травмами, застыла от ужаса и зажала ладонью рот с такой силой, что побелели пальцы. «Только бы не закричать!» Гена, довольный достигнутым результатом («Вот она, полюбуйся! Пусть поглядит на свою мать, истеричку»), победоносно посмотрел на жену и, увидев такую «странную» реакцию, мгновенно заразился пульсирующим на ее лице ужасом. Почти протрезвев, он бросился к дочери, схватил ее за плечики, от прикосновения к которым та снова истошно закричала, и начал ее трясти:

– Дашенька! Дашулечка! Козочка моя! Ласточка… Что папа сделал не так?! Что папа сделал своей девочке?

Девочка как воды в рот набрала и, не отрываясь, смотрела на мать. Вика ощупала плечо и прошипела причитающему супругу:

– Вызывай «Скорую»… У нее шок.

В больнице оба врали, уклончиво отвечая на вопросы травматолога, растерянно покачивающего головой. Спустя несколько дней в череде обследований выяснилось, что у Дашки резкое снижение слуха, некоторое отставание в развитии и повышенная возбудимость.

Все, что было далее, вспоминать Вика не любила. Гена – тем более. К этому эпизоду в семействе Вольчик предпочитали не возвращаться, наложили табу, минимизировали его до огромной точки, откуда брала начало новая жизнь.

Центром ее стала близлежащая деревянная церковь Всех Святых, выкрашенная голубой краской. Там внутри каждый из супружеской четы Вольчик обрел то, что искал.

Гена, например, строгого отца в лице батюшки Николая. Это перед ним в те страшные дни Вольчик исступленно падал на колени и просил наказания, не давая шагу шагнуть.

– Пить брошу, – обещал он. – Только помоги!

– Не того просишь, – сурово останавливал поток причитаний отец Николай. – Не в моей власти… Вот Его проси, Отца Нашего, – разворачивал он Гену лицом к иконе, помогая подняться на ноги.

Вольчик с остервенением вновь бухался на колени и бился лбом о церковный пол.

– Какой неистовый, – одобрительно перешептывались толпящиеся рядом старушки.

И правда, Гена неистовствовал. В вере он был лют, не знал сомнений и был столь категоричен, что даже отец Николай за эту безмерность своего духовного дитятю осуждал и не раз накладывал на него епитимью.

Дом краснодарского бизнесмена быстро наполнялся иконами. Они были всюду – в спальне, в детской, в кухне, в гараже, даже на рынке, на каждом стеллаже с очками.

– С Божьей помощью, – начинал свой торговый день Вольчик и деньги от первой продажи складывал в отдельный ящичек, предназначенный для накопления средств на пожертвования храму. Не имеющий возможности одновременно пребывать во всех торговых точках, он требовал от своих продавцов неукоснительного исполнения заведенного порядка и в случае выявления нарушений легко впадал в гнев и не менее легко увольнял правонарушителей. Новый персонал Гена нанимал исключительно из числа прихожан полюбившейся ему церкви.

Больше всего Вольчику нравились исповеди и посты. На исповеди Гена был тих и смирен, в посту строг и требователен, зато после поста!.. Вольчик нуждался в новой исповеди. Оно и понятно – «святой праздник».

Вика мужа во всем поддерживала, но неистовостью не отличалась и чистосердечно признавалась в собственной непоследовательности. Грехи ее, бытовые по своей сути, старательно записывала в книжечку и, готовясь к исповеди, тщательно их анализировала.

«Я злая, – признавалась Вика самой себе. – Осуждаю свекровь, ругаю Дашку, непочтительна к родителям, строга к Стасу, а ведь он Генин сын… Но больше всего, – задумывалась на минуту, – конечно, ссорюсь с мужем… Я порочная, – продолжала Вика размышлять на заданную тему. – Я думаю о сексе. Много. Даже в пост. Я… я хочу танцевать как раньше. Носить короткие юбки. И… мне не нравится быть монашкой… Господи, – продолжала она свой внутренний монолог. – Дай мне терпения. Много терпения!»

Свою просьбу Виктория озвучила духовнику – пожилому священнику, грустно озирающему столпившуюся перед исповедью паству – готовились к причастию.

– Терпения, значит, у Бога просишь?

Вика с готовностью, зажав губы, дабы не разрыдаться, закивала головой.

– Вот он тебе терпения и дает. Любви проси!

– Любви-и-и-и? – изумилась Вика.

Батюшка накрыл ее епитрахилью, произнес разрешительную молитву и легко подтолкнул ошарашенную прихожанку.

Тогда, задолго до принятия причастия, еще во время службы, Вика почувствовала за спиной легкое покалывание и сморщилась, чтобы не почесаться. Это распускались ее крылышки, снова трепетные и расписные, как у бабочки. И ей снова хотелось летать – парить под самым куполом церкви, оттуда с высоты озирая неистового в своей вере мужа, худенькую Дашку с огромной густой челкой из-под белой косынки, задумчиво отколупливающую воск с позолоченных подсвечников и напевающую себе под нос «Отче наш, Иже еси на Небесех…», Стаса, с тоской посматривающего на часы, брезгливо озирающуюся свекровь, так и норовящую встать поближе к сыну.

Вику больше не страшило земное тяготение, потому что не надо бояться непреложных законов. Их надо просто безропотно принимать.