Счастливо оставаться!

– Ну и спи-спи, – закрыла ему ладонью глаза Оля-Лиза и пообещала рассказать сказку. – Когда ты уснешь, сюда приходят разные животные. Вот девочка пришла, потом мальчик. Один мой знакомый, – вещала сивилла загробным голосом, – чистил зубы грязью. Потом он умер. От грязи. Никто же зубы грязью не чистит. А он чистил. И умер. И все умрут, кто зубы не чистит. Потому что в роты залетают микробы, а от них можно умереть. Болеть сначала. А потом – умереть. И ты, когда проснешься, вымой свои зубы, а то тоже умрешь.

Мальцеву стало страшно, и он открыл глаза с вымученной улыбкой.

– Ну хватит, Лиза, хорошая сказка.

– Хорошая? – прищурилась девочка.

– Хорошая! – с готовностью подтвердил Виктор Сергеевич. – И ты хорошая! И сказка хорошая!

– Ты куда? – расстроилась Оля-Лиза, увидев, что гость сел на кровати.

– Домой, – робко выдавил тот.

– Один мой мальчик, – завела знакомую песню Оля-Лиза, – тоже пошел домой. А там…

– Опять ты за свое! – одернула дочь выросшая словно из-под земли Фьяметта.

– Ксюша! – обрадовался жене Истомин. – Ты пришла?

Оксана нарочито не обращала внимания на куролесившего полночи супруга.

– А ты, однако, сердита, мать, – вынес вердикт кудрявый фавн, спустивший с кровати такие же кудрявые ноги.

– Костя! Прекрати паясничать!

– Любимая! – заголосил Истомин так, что даже в глазах Оли-Лизы появился искренний интерес к происходящему. – Пойми, что мир есть театр! И мой удел – на сцене жить. А может… а может, умереть на этой сцене мне-е-е? Так прикажи, любимая, артисту, и кончен бал! И жизни ход окончен. И траурный венок заменит ветку мне… лав-ро-ву-ю! Прощай!

Закончив декламировать, паяц пал на колени и пополз к ногам возлюбленной. Оля-Лиза присела на корточки и вывернула шею так, чтобы голове было удобно. Мальцев решил не дожидаться ответной реплики и обратился к Истоминой.

– Оксана, приношу вам свои искренние извинения. Я же, – помялся он, – вообще не пью. А вчера… Одним словом – спасибо вам за понимание, за приют, за терпение…

Кудрявый лицедей, почувствовав паузу в реплике партнера, включился в процесс и запел голосом котят из «Кошкиного дома»:

– Тетя, тетя Кошка… Выгляни в окошко!

Оля-Лиза засмеялась и радостно захлопала в ладоши. Фьяметта сохраняла на своем лице суровое выражение.

– Не стоит. Всякое бывает, – отвечала Оксана Мальцеву, а Истомин в этот момент выделывал на полу немыслимые па, напоминающие конвульсии приговоренного к смертной казни на электрическом стуле. Потом выгнулся дугой и замер.

– Мама! – ликующе воскликнула девочка и ткнула в отца пальцем.

– Простишь? – приоткрыл один глаз кудрявый паяц.

– Нет, – отказалась Фьяметта. – Не валяй дурака, Истомин.

– Оксаночка, – картинно всхлипнул кающийся. – Это грех – отказывать ближнему в помощи. Прости меня, дурака. – Он встал на колени и замер в позе Марии Магдалины.

Пока Истомина раздумывала над поступившим предложением, Оля-Лиза вспорхнула ангелом, опустилась на коленочки рядом с кающейся «Магдалиной» и тоненько пропела:

– Прости папу, мамочка! Он больше не будет.

Для полноты картины не хватало светящегося нимба над головами трех представителей святого семейства, а также пары овечек и порхающих в радуге бабочек.

«Дурдом какой-то!» – подумал Мальцев и отступил к двери.

Занятый привычным священнодействием отряд Истоминых не заметил потери бойца.

– Который час? – полюбопытствовал Виктор Сергеевич у копошащейся в коридоре горничной.

– А? – не поняла Нина сути вопроса.

– Который час? – переспросил Мальцев, сознательно оттягивая момент встречи с семьей.

Горничная беззубо разулыбалась и вожделенно уставилась на отдыхающего.

Догадавшись, что ответа он не дождется, Виктор Сергеевич обронил печальное «спасибо» и направился к лестнице, ведущей на третий этаж.

Дверь в триста одиннадцатый номер была приоткрыта: там обреталась долгожданная родина. Оттуда до Виктора Сергеевича донеслось бойкое Марусино пение:

На лошадке оловянной
Скачет всадник оловянный
С ме-е-е-едною трубо-о-о-ю…
Всадник с медною трубою,
Ты возьми меня с собою,
Вса-а-а-адник оловянный…

Тара-тара-тара-тара… Тара-тара-тара-тара… – перешла Машка на музыкальную морзянку, очевидно, испытывая несказанное удовольствие от своего «тара-тара», и заголосила еще громче, причем совсем уже невпопад.

По коридору проходили прибывшие с пляжа пансионатцы, замедляли шаги у двери в триста одиннадцатый и понимающе улыбались, видя рядом с дверью переминавшегося с ноги на ногу главу семейства.

– Хорошо поет девочка! – льстили они Мальцеву и лукаво отводили глаза.

Деваться было некуда – не вечно же стоять ему под дверью в ожидании, пока Маруся прервет свое «тара-тара», – и Виктор Сергеевич решительно шагнул.

Машка, увидев испарившегося с утра, как она думала, папашу, соскочила с кровати и обрушила на вошедшего шквал вопросов:

– Ну как? Тебя отпустили? Завтра едем?

Мальцев, совершенно растерявшийся, не нашел ничего другого, как вместо «Здравствуй, дочь», «Как дела, дочь?», спросить:

– А где мама?