Счастливое недоразумение

– Ваша сестра говорит, что это ослабит зуд, – добавляет она, развеивая мои худшие опасения после предложений врача. – Я протру вам кожу.

– Можете оставить это и идите.

– Помолчите, Шад, и уберите одеяло.

– Ну уж нет. Пошлите за Робертсом.

Она решительно помахивает бутылкой.

– Робертс обедает. Больно не будет, уверяю вас.

Будет.

– Хорошо. – Я скидываю одеяло до пояса.

Шарлотта точно знала, как сломить мое сопротивление. Флоту бы пригодился такой умелый тактик.

Я переворачиваюсь и подставляю ей спину. У Шарлотты вырывается вздох.

– О Господи! Ой. Вы раздавили один на шее, не надо так делать, иначе останутся шрамы. Они все появились сегодня?

– Я думал, это блоха укусила.

Я вскрикиваю от неожиданности, когда Шарлотта обильно смазывает мне шею и спину прохладной пощипывающей жидкостью.

Шарлотта бормочет себе под нос, подсчитывая. На «тридцать три» она стягивает одеяло, открывая мой зад и ноги, на «девяносто два» приказывает мне повернуться, и я хватаю простыню, чтобы сохранить скромность.

Она протирает меня с головы до ног, включая уши.

– Готово! – Она тянется за пробкой. – Сто семьдесят четыре.

– Простите, но сто семьдесят пять. Бутылку, пожалуйста, и отвернитесь.

Она вручает мне бутылку, но руки у меня трясутся так, что я едва не выронил ее. Шарлотта берет мои руки в свои, придерживая бутылку.

– Где?

– Как вы думаете? – Я вцепляюсь в одеяло.

– На штыре?

– Кто научил вас этому слову? – Я пытаюсь изобразить потрясение.

– Вы, сэр.

Да, точно, это я научил.

– Это неприлично. Позвольте мне.

– Мы женаты, – вспыхивает она.

– Да, но... – Я чувствую себя слишком несчастным, чтобы спорить, и оставляю ей контроль над одеялом и моей анатомией. – Хорошо.

Я крепко зажмуриваюсь.

– Я не могу разглядеть... – говорит она.

Я произношу слова, от которых потом (если выживу) со стыда сгорю, но сейчас это меня мало волнует.

– Отодвиньте... вы знаете, я показывал вам, когда мы...

– Конечно.

Я благодарен ей за сухость тона.

– Ой!

– Простите.

Случилось невероятное. Не могу в это поверить – я у врат смерти, притирание ужасно жжет, и все же прикосновение Шарлотты пробуждает меня.

Господи, она смеется.

– Извините, – говорю я натянуто. И ухудшаю положение, тычась мужским естеством ей в руку. – Иногда это случается без всякой причины, это ничего не значит. Ну, в общем, в этом нет ничего дурного, он сам опустится, это...

– Шшш. – Она касается моих губ тканью, заставляя замолчать.

Глава 12

Шарлотта

Я сказала ему, что он не умрет, и он, кажется, был разочарован.

Но сама я не слишком уверена, что он не умрет. Даже при том, что одна его часть весьма жива, у него сильная лихорадка, и я боюсь за него. За несколько часов после нашего возвращения домой ему стало гораздо хуже, он очень болен, и, подозреваю, только гнев и ревность держали его на ногах большую часть дня. Я особенно встревожилась, когда он впал в беспокойный сон. Он смотрит мимо меня так, словно кто-то еще вошел в комнату. Его глаза лихорадочно горят, он произносит одно слово: «Мама». Ведь умирающие зовут своих матерей?

Возвращается Робертс с лакеем, которому я велела принести ячменный отвар. Лакей выносит горшок. Мы с Робертсом стоим рядом у кровати, Шад бредит во сне.

– Я сказала ему, что это ветрянка.

Робертс кивает.

– Он очень расстроен. Думаю, что он предпочел бы оспу.

Робертс позволяет себе улыбнуться:

– Внизу все плачут и молятся.

– Выдайте вечером всем по дополнительной порции эля.

– Спасибо, миледи. – У меня такое ощущение, что Робертс ждал этого распоряжения.

После этого мы начинаем вежливое препирательство хозяйки и слуги о том, кто будет сидеть с Шадом. Робертс обедал, я нет. Он, давно опекающий хозяина, неохотно соглашается, что я буду сидеть с Шадом этой ночью. Лакеи способны сделать это, указывает он.

Да, но я его жена и я клялась чтить его в болезни и в здоровье.

Робертс самым вежливым образом настаивает, что это его работа, и я позволяю ему занять пост, пока обедаю.

Выходя из комнаты, я оборачиваюсь.

– Робертс, не знаете, дети болели ветрянкой?

– Очевидно, да, миледи, так говорит миссис Прайс.

– Хорошо.

Обедать мне еще рано, да я и не хочу есть. Потом я вспоминаю, что мы договорились пообедать с Энн и Бирсфордом, и велю принести лампу в кабинет Шада, чтобы написать им записку. Сев за маленький столик – письменный завален бумагами, – я пишу новую записку Мэрианн и благодарю ее за лекарство. Я сообщаю, что оно принесло облегчение, и, покусывая перо, пытаюсь придумать, как, излишне не волнуя ее, предупредить, что брат тяжело болен. Она с замечательным спокойствием отнеслась к ветрянке собственной дочери. Как она сказала, ребенок хорошо себя чувствует, но вид у девочки ужасный.

Я останавливаюсь на том, что Шад уснул, но лихорадка не отступает, и что об остальном я напишу утром. Я посылаю лакея с записками, откидываюсь на спинку кресла и осматриваю кабинет – мужское святилище, где Шад занимается личными делами.