Счастливого дня пробуждения

Я роняю голову на парту. Хоть доктор и запретил мне так делать, но его рядом давно нет, и потому я на пальцах считаю дни с его отъезда: двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два. Это примерно одна пятая всей моей жизни – я теперь и дроби знаю. И не то чтобы мне скучно – мне всегда есть чем заняться. Учёба не кончается, и Николай очень внимательно следит за моими успехами, даже, скорее, за неудачами, и хлещет линейкой по пальцам за неправильные ответы. Из-за его вечного бдения, криков и наказаний пропала вся радость от новых знаний. Он прямо-таки нависает надо мной грозовой тучей, и если я ошибаюсь, что я делаю часто из-за страха перед ним, то он никогда не объяснит, что непонятно, не поправит мягко, как доктор, он сразу начнёт кричать, что я глупое недоразумение и извилин у меня меньше, чем у ленточного червя.

На самом деле, старик, похоже, тоже много знает, раз так легко определяет, где я допускаю ошибки, и стоит признать: его замечания дельные. Кажется, он хорошо образован, и всё же он жестокий и грубый, и от его тирании хочется сбежать. Я ведь ничего плохого не делаю, но он явно меня не любит. Вот бы его как-то задобрить… Но что вообще может порадовать такого человека? А что бы порадовало меня? Я смотрю на разложенные на парте книги, карандаши и листы бумаги. В моих карманах жёлуди, с которыми я никогда не расстаюсь. И мне приходит блестящая мысль. Ведь наверняка будет очень здорово нарисовать нас всех вместе! И сделать сюрприз!

Я не умею красиво рисовать, и у меня не выходят такие ровные чертежи, как у доктора, но я стараюсь изо всех сил. Фигуры кривоваты и чуть заваливаются в сторону, но всё равно нас можно узнать. Доктор высокий и важный, в тёмном пальто, в волосах немного седины. Моя кожа покрыта стежками, на голове – пушистая шапка, я весело мну снег в руках. А Николай чуть скрученный, в длинном плаще и полосатом шарфе. При мне Николай никогда не улыбался, но я всё равно рисую ему широкую, добрую улыбку. И вовсе не рисую морщин и заплаток на одежде. Пусть он будет красивым.

На моём рисунке мы все втроём гуляем по саду вокруг клумбы, с неба падают снежинки – как раз шестигранные, будто это солнечный морозный день, – но нарисовать их маленькими у меня не получается, они нечаянно выходят размером с голову. Пусть мой рисунок непохож на замечательные яркие иллюстрации из книг, но он всё равно кажется мне очень-очень красивым. Потому что мы все там счастливы. И я пишу снизу настолько ровно, насколько только способны мои руки: «Николаю!»

Старик обычно протирает доску перед занятиями, так что там он точно увидит мой подарок. Я прикрепляю его в самом центре магнитом и крадусь из классной комнаты, осторожненько прикрывая дверь, чтобы из коридора его нельзя было обнаружить раньше времени.

Утром от моего приподнятого настроения Николай ворчит ещё больше. Но я даже не пикаю, когда он ставит капельницу, и не дёргаюсь, когда он, расчёсывая волосы, неприятно тянет их щёткой. Даже наоборот – стараюсь сидеть на табуретке так, чтобы ему было удобно, и заправляю кровать аккуратно-аккуратно, разглаживая малейшие складочки, чтобы не к чему было придраться. Это приводит его в недоумение, но ведь и поругать меня не за что.

И вот настаёт момент, когда он обычно готовит класс к занятиям. Я на цыпочках шмыгаю из палаты в коридор, стараясь ступать так тихо, чтобы туфли даже не скрипнули. Дверь класса открыта, и я слышу, как стучит магнит на доске, словно его приподняли, а потом прилепили обратно. Я сажусь на корточки и боязливо заглядываю внутрь: старик полусидит на учительском столе, рассматривая мой подарок. Изучает долго и пристально, как я когда-то снежинку, взгляд бегает по деталям, свет из окна освещает измятое лицо. А потом его рот искривляется, он закрывает его рукой, я вижу, как трясётся его подбородок, а брови ползут вниз, будто ему очень грустно.

Я пугаюсь, что это расстроило его, скорее возвращаюсь в свою палату и сажусь на край кровати с учебником биологии. Я нервно жду, но делаю вид, что меня очень увлекает чтение. Слышу, как дверь класса скрипит и в коридоре раздаются шаркающие шаги. Николай появляется в проёме.

– Иди в класс, – сухо бросает он.

Я осторожно откладываю книгу и следую за ним.

– Только и умеешь, что бумагу марать, – ворчит по пути старик. – Как учиться – так никакой охоты, а как развлекаться – так мы все горазды.

Но к концу дня я понимаю: он так ни разу меня и не ударил. И даже почти не повышал голос. А дальше я придумываю новый способ его порадовать: решаю, что будет хорошей идеей ему в чём-то помогать, даже если спрашивать об этом очень страшно. Ну, хотя бы узнаю, могу ли я вытирать в своей палате пыль.