Счастливого дня пробуждения

Он, конечно, вначале меня ругает, ворчит, что мои «руки-крюки» и тряпку не в состоянии удержать, но в конце концов швыряет мне под ноги ветошь и говорит, что если я так хочу, то могу попробовать размазать грязь. Поначалу, разумеется, всё выходит вкривь и вкось, он раздаёт мне затрещины за каждую пропущенную пылинку. Но постепенно у меня начинает получаться, и мне всё проще не расстраивать Николая.

* * *

С улицы доносится страшное ворчание, похожее на рёв. Я цепенею, вжимаю голову в плечи, прислушиваясь к незнакомому звуку. Затем он затихает, хлопок, и я слышу шаги по подъездной дорожке. Я узнаю их из сотен других – доктор вернулся!

Я торопливо придвигаю тумбочку и забираюсь на подоконник, заглядывая в узкий лаз форточки среди железных прутьев: это он! Он! Идёт к главному входу, за ним тянется чёрная цепочка следов на хрустящей наледи тропинки. Мне хочется крикнуть, позвать его. Его не было так долго, что уже на крыше повисли первые весенние сосульки, лужи покрылись тонкой корочкой сырого льда и небо заполнилось криками галок. Я просто места себе не нахожу, и мне хочется скорее с ним поговорить, мне столько надо ему рассказать, о стольком спросить!

Я выбегаю в коридор и зову скорее Николая, но он не отвечает. Похоже, его и в крыле-то нет. Я возвращаюсь в палату и снова забираюсь к окну, чуть не поскользнувшись, едва удерживаю равновесие, схватившись за раму, гляжу во двор. Но там уже никого нет. Я не могу угомониться, и у меня вдруг столько сил, что хочется бегать и кружиться, будто вместо сердца в груди мотор завёлся.

– Николай! Николай! Николай! – голосисто зову я, кидаясь в коридор, как только слышу звон его ключей. – Доктор приехал? Да?!

– Хватит кр-ричать! – сквозь зубы цедит он, замахиваясь рукой, но не бьёт, а сухо кивает.

Я чуть пружиню на носках. Хочется прыгать от волнения, но я знаю, что это его разозлит, и потому себя сдерживаю.

– А он сюда зайдёт?

– Он устал, ему надо отдохнуть, – бубнит старик, шаркая к операционной.

Я почти след в след иду за ним хвостиком, стараясь не наступать на стыки плиток – это у меня игра такая.

– А что вы делаете? – спрашиваю я. Операционную не открывали с самого отъезда доктора.

Вот точно же сейчас скажет «Не твоего ума дело».

– Не твоего ума дело, – говорит он, и я украдкой улыбаюсь.

Тяжёлая стальная дверь захлопывается прямо перед моим носом.

Я так и сижу как на иголках всё следующее утро. Туда-сюда по коридору ковыляет Николай, таская какие-то ящики и коробки, а я испуганно выглядываю в коридор, гадая, что там спрятано. А ещё я считаю время. И у меня созревает план.

Я успеваю дойти где-то до семидесяти между тем, как за стариком захлопнется дверь, и тем, как он снова зайдёт в коридор. И всё это время дверь операционной открыта. Ничто мне не помешает туда заглянуть. И вот, как только тяжёлая дверь стучит за спиной Николая, я решаюсь на отчаянный шаг.

Семьдесят. Я срываюсь с места, бегу через весь коридор. Сердце бешено стучит в ушах. Тяну стальную створку на себя. Шестьдесят один. С кряхтением протискиваюсь в узкий проём, и меня почти пинает под зад тяжёлая дверь. Пятьдесят четыре. В нос ударяет особый запах, который больше ни с чем не сравнить. Меня вдруг так накрывает от вида этого стола, мониторов, гигантской лампы под потолком, разбросанных бумаг, шкафов с инструментами, что против воли в памяти вспыхивает мой самый первый день жизни и… и что-то ещё.

Я словно вижу вспышки неясных образов и слышу ритмичный писк кардиографа. Но ведь мне никогда прежде не приходилось слышать кардиограф… Почему я вообще знаю, что это такое? Я усилием заставляю себя вернуться в реальность. Сорок. Время идёт.

Я смотрю на сложенные возле стола коробки и ящики. Опускаюсь на холодный кафель. Тридцать шесть. Крышки коробок сложены внахлёст. Распахиваю картонку. Жадно смотрю внутрь. Тридцать два. Это огромная стеклянная банка в вате. И внутри плавает… Это что? Это часть лица? Глаз?

Это аккуратно иссечённая часть человеческой головы, от скулы и до носа. Я вижу в разрезе те же самые пазухи черепа, что и на плакатах в классной комнате. Двадцать три. В горле вязнет комок, я стараюсь снова закрыть коробку. От испуга руки не слушаются. Кое-как складываю картон, в ушах шумит. Я бросаюсь к выходу из операционной. Семь. Тяну дверь. Шесть. Протискиваюсь в коридор. Пять. Дверь по инерции ходит туда-сюда. Пытаюсь её остановить. Четыре. С лестницы доносятся шаркающие шаги. Три. Бегу к своей палате. Два. Прячусь, едва переводя дух, в глазах темнеет. Один. Скрипит больничная дверь, Николай волочит ноги до операционной.

Я нервно сажусь на койку, пытаясь переварить увиденное. Должно быть, мне стоило этого ожидать? Раз меня «создали», то, конечно, из чего-то. В остальных коробках тоже части тел? Мёртвых тел? Но зачем они нужны? Неужели доктор хочет создать ещё одно подобное мне существо? Я делаю недостаточно?

* * *