Счастливого пути!

Потом я не раз повторял свое выступление, и, как видишь, жив. Но динамит часто делает мне сюрпризы: то я взлетаю свечой вверх, то с силой ударяюсь о проволочную сетку ограждения и, как теннисный мяч, отскакиваю к центру. Часто теряю сознание, и тогда Картер незаметно обливает мою голову водой. Я встаю и раскланиваюсь, а потом мы мчимся в больницу. Последний раз я лежал в лечебнице две недели.

Самое главное — правильно установить момент взрыва. Это настолько сложно, что даже побеждает чувство страха. Скорчившись на коленях за подвижной стальной доской, я поднимаю и опускаю ее движениями корпуса, пока не чувствую, что мое тело собрано в один комок для встречи удара.

Джек говорил слишком громко, старательно отчеканивая каждый слог, как делают люди, слух которых недавно ухудшился резко и внезапно.

Это придавало его словам особую, подчеркнутую паузами выразительность.

— Я уже почти привык к своей роли «Джека-самоубийцы». Мне только неприятно, когда я чувствую, что нахожусь в огромном кольце желающих, чтобы взрыв убил меня. Ведь в надежде на это зрители, собственно, и собираются вокруг моей проволочной клетки. Им мало оглушительного удара, обломков ящика, взлетающих к небу.

Мильн порывисто встал. От резкого толчка стола стаканы с недопитым красным вином упали на пол, и вино растеклось лужами крови.

— Джек, дорогой мой… Лучше бить камни у дороги, косить чужие вещи на вокзале, чем делать то, чем ты занимаешься сейчас. Ты рискуешь жизнью, и только для того, чтобы у зрителей пробудились зверские инстинкты. Брось свой динамит.

— Я то же самое как-то говорил Картеру. Мне казалось, что, придя домой, многие из зрителей должны терзать кого-нибудь, бить своих детей, жен, обдумывать преступления. «Ерунда! — ответил Картер. — Подумай лучше о наших кино, радио и литературе, направленных действительно на пробуждение самых гнусных, опасных инстинктов, и твой трюк покажется тебе детским, невинным зрелищем. К тому же оно достаточно редко. Вряд ли найдутся охотники повторить наш опыт».

Джек вдруг засмеялся.

— Я хотел было застраховать свою жизнь. В компании «Ллойд» мне вежливо сказали, что мой трюк вызывает у них большие сомнения в выгодности для них подобного страхования. Я хочу попросить тебя вот о чем. Если со мною что-нибудь случится, возьми на себя хлопоты по получению моих денег. Я все подготовлю. Картеру я, к сожалению, не могу доверять. Он превратился в какого-то маленького хищника, мечтающего только о том, чтобы побольше выжать из меня, прежде чем один из взрывов убьет «Джека-самоубийцу». Вчера, например, он за этим самым столом с простодушным видом сказал мне: «Знаешь, Джекки, я ночью совсем не спал. Все думал о новом предложении Дорндака. Он придумал трюк, еще эффектнее динамитного. Он уже набросал проект и сделал необходимые вычисления. К твоей спине прикрепляется огромная ракета особого устройства, — нам ее, по указанию профессора, охотно сделают на заводе ракетных двигателей. Ты поднимаешься на четыре тысячи футов, а оттуда спускаешься на парашюте…»

Джек засмеялся.

— Здорово придумано, а? И должен тебе сказать, что я сделаю это: единственное мое утешение — полная победа над страхом смерти. Я хладнокровно встречу любую опасность, любую беду. Это хорошо, Чарльз, — чувствовать себя совсем бесстрашным. Ты не можешь этого понять. Конечно, и ты храбр, но по-своему. Твоя храбрость, так сказать, тихая. Ты смел, не видя опасности во всей ее реальности, полноте. А в тюрьме ты, может быть, будешь горевать, плакать. Никто не знает, как ты себя будешь там вести, как перенесешь осуждение на много лет заключения, на казнь наконец.

— О да! — воскликнул Мильн. — Куда уж мне до «Демона динамита»! Но с моей точки зрения, ты — отъявленный трус. Ты струсил, Джекки, ты испугался настоящей борьбы с людьми, для которых мы, молодежь, только пешки в их нечестной игре. Конечно, ни я, ни мои друзья не станем рисковать головой, чтобы добыть такой ценой деньги и фальшивую, позорную славу. Но ты напрасно думаешь, что я не видел опасности лицом к лицу, что я не знаю, как буду вести себя, умирая. Вот здесь, под сердцем, у меня сидит пуля, и не какая-нибудь, а наша стопроцентно американская. Я получил ее в стране, где сейчас не на жизнь, а на смерть идет борьба между новым и старым, между справедливостью и подлым насилием и где американские войска, флот и авиация поддерживают, ты сам понимаешь, ставленников господ с Уолл-Стрита. Я отправился туда в качестве военного корреспондента и успел написать кое о чем, что там творили наши «герои»: об их трусливом, паническом бегстве, о грабежах, бомбардировках сел и незащищенных городов. Ввиду того, что у нас «свобода слова», меня попросту, без лишнего шума, попытались пристрелить, когда я ночью возвращался домой…