Счастливого пути!

— Я здесь только случайный гость, и все это богатство чужое, — сказал Джек. — И даже не понравившееся тебе выражение лица — не мое собственное. Это маска, обязательная для моей новой профессии. Но как я рад, что встретил тебя! Часто я пытался разыскать тебя, но мне всюду отвечали: «Выбыл в — неизвестном направлении». Я серьезно думал, что ты гниешь в какой-то из наших тюрем, попав в нее из-за твоей непримиримости и постоянных выступлений против правительственной политики.

— Ну, моя очередь докладывать потом. Твое непонятное превращение требует немедленного рассказа.

— Мне надо очень серьезно поговорить с тобою, — начал Джек. — Мне тяжело молчать, и, кроме того, ты должен знать о моих делах, — это может понадобиться совсем неожиданно для моих родителей.

— Отчего ты кричишь, как будто мы находимся на большом расстоянии друг от друга? — спросил Мильн.

— Говори громче, я очень плохо слышу, — ответил Джек.

— Плохо слышишь? Что случилось с тобой?

— Случилось очень многое, дорогой Чарльз. Ты был принужден оставить университет на втором курсе. Это большое несчастье, очень большое! Но, мне кажется, еще хуже с колоссальным трудом получить высшее образование, а потом повиснуть в воздухе, не имея возможности приложить свои знания, быть лишенным куска хлеба после того, как пять-шесть лет мечтал о радужных перспективах, которые открываются перед тобой, лишь только ты взойдешь на верхнюю ступеньку лестницы. Кем я только не работал с моим дипломом инженера в кармане! Каменщиком, статистом в театре, парикмахером, подручным маляра, носильщиком… Но главным образом я все-таки оставался безработным. Первый год, когда мы с тобой встречались, еще кое-как скрашивался юмором, сохранявшимся у меня. Потом стало труднее. Третий год я могу охарактеризовать одним словом: отчаяние…

Джек замолчал, закуривая папиросу, и Мильн видел, как в его руке дрожит маленькое пламя, осветившее упрямый подбородок и губы, крепко стиснувшие папиросу.

— Однажды, когда у меня было особенно плохое настроение, мне попалась анкета, составленная профессором Дорндаком. Я хорошо знаю Дорндака, так как учился у него: низенький человек с огромным животом, делающим его похожим на гигантскую грушу, у которой выросли две тоненькие ножки. Большой специалист по взрывчатым веществам, в старости он почему-то стал неравнодушен к вопросам психологии. Он искренне убежден, что его опыты и умозаключения в этой области должны открыть перед Америкой, а может быть, и всем человечеством, какой-то новый путь. Впрочем, его самомнение неудивительно, так как к его словам — прислушиваются многие наши ученые и считают его гениальным выразителем их чаяний.

Лучшим орудием психолога, по мнению Дорндака, позволяющим добираться до самых глубоких тайников человеческой души, являются анкеты. Оперируя законами больших чисел, на основании научно составленной анкеты можно получить представление о душе всего народа, утверждает он.

Своим коньком Дорндак избрал судьбы интеллигенции. (Зам он умный, талантливый инженер, но анкеты, которые он рассылает окончившим университет, производят впечатление составленных в бреду. Идею анкеты, которая попалась мне, можно изложить очень кратко: «За какую сумму денег, выплаченных наличными, вы согласились бы выполнить указанное в каждом из вопросов условие или перенести указанное страдание? Поставьте желаемую сумму против каждого вопроса». Из пятидесяти одного вопроса анкеты я сейчас хорошо помню только несколько:

«За какую сумму вы согласились бы лишиться одного переднего зуба? За какую сумму вы согласны потерять зрение? За сколько вы согласились бы плюнуть на портрет своей матери? За какую сумму вы согласились бы потерять надежду на загробную жизнь?»

Изучая ответы на эти идиотские вопросы, Дорндак строил свои теории о моральном облике американской молодежи, о ее готовности на различные страдания и степени недовольства своим теперешним положением. В том отчаянном состоянии, в котором я тогда находился, я почему-то надеялся, что Дорндак обязательно выручит меня, узнав, что я готов практически выполнить какое-нибудь из условий его анкеты.

Словом, я, не теряя времени, отправился к Дорндаку, хотя, в сущности, не знал, о чем с — ним говорить и что просить. Принял он меня очень радушно. Когда я сказал, что меня заинтересовала его анкета, Дорндак закусил удила и понесся с такой бешеной скоростью, что половину его фраз я не понимал. Помню, он, захлебываясь, сообщил мне некоторые результаты своей анкеты. Дешевле всего, оказывается, шло бессмертие. Работавшие соглашались потерять всякую надежду на загробную жизнь за пару тысяч долларов, а безработные уступали ее за гроши.

— Как было бы интересно выяснить процент людей, действительно согласных выполнить то, о чем они пишут! — воскликнул Дорндак.

Потом он долго бегал по кабинету из угла в угол, потирая короткие ручки, страдальчески поднимая брови, вздыхая. Наконец он рухнул в кресло, стоявшее у стола, и опросил меня:

— Так вы действительно в отчаянном положении?

— В безнадежном, — ответил я искренно.