Счастливые бывшим не пишут

— А с сегодняшнего, милочка, у тебя угроза отслойки плаценты. Летайте дальше по вашим Турциям, — разорялась она, застилая на кушетку одноразовую простыню. — Иди ложись, на УЗИ ещё посмотрю.

Я слышала, как Марк за дверью мерит шагами коридор. Чувствовала, каким каменным, напряжённым был живот. Как беспокоится наш малыш. Как невыносимо болит поясница. И пожалела дважды: о том, что сразу не позвонила Елене Сергеевне, и о том, что меня привезли именно в эту больницу.

В монитор врач смотрела молча, всё так же недовольно поджав губы. И как бы я ни беспокоилась, спрашивать её ни о чём не хотелось. Что ничего хорошего она не скажет, было понятно и так, но как это поможет мне или малышу? Мне казалось, врач должна была меня успокоить, но она ничего была мне не должна — злилась, цеплялась, раздражалась, а я была вынуждена защищаться. Вряд ли её поведение было безопаснее перелёта, но в мире полно людей злых, глупых, скорбных главою, обращать на них внимание — всё равно что кидать камни в каждую лающую собаку.

Всё, чего я хотела: чтобы мне дали нужное лекарство (это она, я надеюсь, обязана сделать) и отсюда уйти.

Она так ничего и не сказала. Вышла, видимо, чтобы отдать указания медсестре.

И вернулась, когда та уже сделала мне укол.

— И далеко собралась? — спросила она, когда я встала с кушетки.

Куда угодно, лишь бы от вас подальше, подумала я, застёгивая кофту.

— В стационар, пару дней понаблюдаем, — распорядилась она.

— Спасибо. Я утром позвоню своему врачу и лягу в тот стационар, что он сочтёт нужным.

Забрала со стола свои бумаги и вышла.

Что она несла мне вслед, я даже не слушала.

— Поехали домой, — вцепилась я в руку Марка.

Он, конечно, женщин не бьёт, тем более врачей, но, честное слово, даже у меня было желание ей врезать. Если она сейчас выскочит и что-то скажет обо мне, боюсь, он может не сдержаться.

Главное, сейчас не заплакать, уговаривала я себя, а то он не сможет вести машину.

— Всё хорошо, — улыбнулась я. — Не так чтобы совсем хорошо, надо обследоваться, но здесь мне ничем не помогут.

И вот второй месяц я лежала в постели.

77

Стирка, готовка, любые дела, требующие физического или психологического напряжения, общение с неприятными людьми (как деликатно сказал мой врач) — всё пришлось отменить.

Временно или насовсем до самых родов пока было неясно — это скажут врачи и результаты обследований. Но мне разрешили вернуться домой, и я сочла это хорошим знаком.

— Ничего, полежишь, — похлопала по одеялу Елена Сергеевна. — Не ты первая, не ты последняя. Отслойки плаценты нет. С моим внуком всё хорошо. Ну, гипертонус. Бывает, плод крупный. Такой славный бутуз, — улыбнулась она. — В двадцать восемь недель рожать, конечно, рановато. Но дотянешь до тридцати четырёх — уже будешь молодец.

«Мальчик, — улыбнулась я. — Марк будет рад».

— Мы заявление в ЗАГС подали, — сказала вслух.

— Ну, молодцы. До рождения ребёнка, конечно, лучше бы расписаться, но, если что, я договорюсь без церемонии. Или вы хотели?

— Нет, — покачала я головой. — Если только для своих.

— Ну свои все и так поймут. А в какой ЗАГС ходили? — встала она. Кивнула, когда я ответила.

Мы словно поменялись ролями: теперь она за мной присматривала.

Не сговариваясь, мы с Марком решили, что будем жить у неё, когда Елена Сергеевна предложила. Его квартира не нравилась мне, моя — ему, снимать что-то новое было совершенно безответственно, а в её наследных пяти комнатах на Якиманке места хватало всем.

К тому же Елена Сергеевна почти закончила ремонт в новой квартире, они с Ярославом потихоньку начали перевозить вещи, и она уже переселила туда двух кошек, чтобы привыкали. Оставила только Бордо, самую ласковую, ту, что особо была привязана к Марку, и Бордо ходила по квартире хозяйкой, гордо помахивая хвостом.

— Честно говоря, я бы поселилась на даче, — сказала я Марку.

Но мы оба понимали, что это невозможно: слишком далеко от города. И ему не намотаешься, и случись что — до больницы не доберёшься. Поэтому я лежала и не жужжала.

А чтобы не скучала, меня озадачили выбором дизайна — в бывшей комнате Марка Елена Сергеевна решила сделать детскую. И всё шло к тому, что мы, видимо, останемся здесь жить.

— Парк Горького, Нескучный сад, «Музеон», Воробьёвы горы, Ботанический сад, — перечисляла Елена Сергеевна, показывая в разные направления руками, — будет где гулять с коляской.

— А потом Третьяковка, дом Художника, — кивала я, понимая, к чему она клонит. — И школы тут, наверное, хорошие, — улыбалась. — И до МГУ недалеко.

Она засмеялась.

— Но он ведь, как назло, поступит в Бауманку и будет мотаться чёрт знает куда, — имела она в виду отчасти Марка, но больше, конечно, будущего внука.

— Пусть он хоть в Пекине учится, — выдыхала я, погладив живот. — Только сейчас не торопится.

— Ну сейчас никто ему и не позволит, — успокаивала Елена Сергеевна. — Мы тут опять же недалеко, в Хамовниках, — явно предвкушала она, как будет к ней после школы прибегать внук и трескать за обе щеки пирожки (она обещала даже ради него научиться готовить).