Счастливые бывшим не пишут

Он лёг, вытянулся на кровати и уставился в потолок. Анька зажала руками рот, как та обезьянка из «ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу».

— Что? — посмотрел на неё Марк.

— Ты прошёл кастинг, — улыбнулась она. — С деньгами и не жмот. Что было дальше? Она сказала, что отложила платье и забыла дома кошелёк?

— Вроде того, — хмыкнул Марк. — Я снова пригласил её в ресторан, она сказала, что поправилась и не влезает в платье, поэтому не пойдёт, садится на диету.

— Ты, конечно, купил ей новое платье?

— Я уже сказал, что она мне очень понравилась? — покосился на невесту Марк.

— Как тебе хотелось секса понятно и так, — засмеялась она. — Но ты его получил?

— Заслужил, — улыбнулся Марк. — Или, правильнее сказать, купил? И попал по самые помидоры. Она тянула деньги, устраивала скандалы, напивалась в хлам, орала, потом плакала, плакала, потом снова орала, в общем, вела себя как последняя тварь. Это были самые опустошающие, токсичные, изматывающие отношения, какие только можно представить.

Аня покачала головой, и Марк знал, как это звучит, но продолжал рассказывать.

— Першин звал её Беспощадная Стерва, а я словно не замечал. То есть я, конечно, замечал, что она высасывает меня как пиявка, но мня словно околдовали. Как олень, я делал всё, что она говорит: одевался в шмотки, что понравились ей, пользовался туалетной водой, что купила она, ходил по каким-то душным пафосным мероприятиям, ссорился с друзьями, до хрипоты доказывал маме, что она ничего не понимает. Я стал забывать, что такое нормальные отношения. Крики, ругань, её истерики стали казаться мне нормой. Жизнь как на вулкане — привычкой. Я сидел на этом пиздеце, как на тяжёлой наркоте, а потом…

— А потом, — напомнила Аня, когда Марк замолчал.

— А потом всё вдруг изменилось, и я начал подозревать, что я не просто олень, я рогатый олень.

— Она тебе изменила?

— Она вдруг стала другой. Милой, забавной, послушной, ласковой, как Котик. И не истерик, не скандалов. Но она всё время куда-то уходила. Отключала телефон и пропадала, а потом появлялась, как ни в чём не бывало. Иногда трезвая, иногда в хлам, не считая нужным объяснять, или давая какие-то нелепые объяснения, типа ездила к бабушке, а меня упрекала в том, что я всё выдумываю. Мы уже тогда жили вместе, я за всё платил, трахал её до изнеможения, потому что ей всегда было мало (и я считал это доказательством того, что у неё никого нет) и сходил с ума, не получая ответов.

— Ну это логично. После потрахушек ей бы вряд ли хотелось ещё. Но это, видимо, не её случай. И ты стал за ней следить?

— На следующем этапе наших отношений, — он вздохнул, — если их так можно назвать, потому что скорее это была зависимость, когда у меня не осталось ни друзей, ни денег, а лишь испорченные отношения с близкими людьми и долги, я, наконец, включил мозги, перестал пороть горячку и осторожно, стараясь не вызывать подозрений, выяснил, что она спит не только с моим женатым другом, но и периодически потрахивается с какими-то левыми мужиками. Порой старыми и богатыми, порой юными и нищими.

— Что и следовало доказать, — вздохнула Аня. — И что ты ей сказал?

75

— А что тут скажешь? Я просто выставил её с вещами, и всё.

— А чувства?

— Да не было уже никаких чувств, Ань. Наверное, их и сразу не было. Сначала мне было интересно: она такая яркая, взбалмошная, взрывная. Это было необычно, придавало элемент экстрима. Для человека, который не любит рисковать, как откровение: а что так можно? Порой меня это откровенно пугало, но я же сыкло какое-нибудь, да? А она могла, например, запросто пойти в любом месте через улицу. Свет фар, гудки клаксонов, скрип тормозов, три полосы колом, а ей весело, сиганёт через ограждение — и ещё через три встречных полосы.

— Это вроде называется психопатия? — нахмурилась Анька.

— Я не знаю, наверное, психушка по ней и плакала, но она была настолько убедительной, что я думал, это я какой-то неправильный. Скучный, пресный, слишком уравновешенный, чересчур неконфликтный. На её языке: тряпка, каблук, олень. Так она называла меня за глаза, а потом и в глаза. Что я тюфяк. По её мнению, я должен был набить рожу официанту, который попросил её покинуть кафе, потому что она пьяна, а в кафе дети. И с ментами лезть в драку, а не объясняться. И за разбитую машину хозяину не платить, а припугнуть, и пусть ебло завалит.

— Я бы могла тебя спросить: как, Марк? — покачала она головой. — Как ты в это вляпался? Но я столько задавала этот вопрос самой себе, когда сама вляпалась, и не находила ответа, что даже не буду. Иногда этого не объяснить. Но я помню, как Беккер мне говорил, что я бревно, что он меня не изнасиловал, а трахнул из жалости. Что, если бы не он, никто бы на меня не польстился. И тоже брезгливо говорил: тряпка, да что ты ноешь. Да, разрывы зажили, но каждый раз глядя на себя в зеркало, я думала, что так и есть. Я недостойна. Я слабачка. Я никто. Как ты выбрался?