Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

В театральной Москве спектакль, прозвучавший столь дерзко-декларативно, не мог остаться незамеченным. Заскребли кошки на душе даже у образованных женщин, вполне сориентированных в эстетических критериях Станиславского и Немировича-Данченко: «Как он посмел?!» Из людей пишущих только ленивый не возил мое лицо по асфальту, обвиняя меня во всех смертных грехах: забвении высоких идей служения народу, зрителю, в дешевом успехе и так далее. А уж это слово «буржуазность», применяемое ко мне… На протяжении трех-четырех сезонов оно было одним из наиболее часто употребляемых критиками, пишущими о Художественном театре. «Буржуазность, буржуазность, буржуазность…» Ну, слава богу, что не «куртуазность». Но когда я сейчас смотрю на афишу Художественного театра декабря 2011 года… Да, наверное, «Примадонны» – это специфический материал. «Мастер и Маргарита», «Дворянское гнездо», «Конек-Горбунок», «Трехгрошовая опера», «Вишневый сад», «Белая гвардия», «Крейцерова соната» и уж совсем-совсем усложненно-непростой «Копенгаген» – ну какая же это буржуазность? Это, скорее, нравственная литургия.

У моей дочки Маши есть такие альбомы – «Раскрась сам». Вот так же в начале двухтысячных годов наша театральная критика отпускала себя и «красила», как говорится, от души… во все цвета радуги… естественно, с очень такой, строгой, взыскательной трибуны взирая на те «безобразия», которые творит только что вставший во главе Художественного театра гражданин Табаков.

Тогда же вдруг возникли некоторые критики, которые особенно тщательно взялись предполагать, какие же деньги есть у этого «богача» (имелись в виду средства, которые мне давали мои друзья-меценаты), радостно восклицая: «Так во-от почему он так себя ведет!» Я уже не говорю об откровенной лживости этих утверждений. Особенно в этом отличалась одна журналистка, которая последовательно говорила о буржуазности и о неких невероятных «вливаниях» в экономику Художественного театра. Представление о предмете своих критических рассуждений она, видимо, имела весьма поверхностное – даже, как говорится, внятных доказательств ею так и не было приведено. У нее все сводилось к постулату «Ну, у них там денег много…».

В эти же времена критики охотно применяли по отношению к Художественному театру и такой термин, как «театр-супермаркет» или «театр-универсам», подходящий, скорее, к мировой индустрии развлечений. Я всегда удивлялся некоторой неспособности наших «румяных критиков» понять логику и последовательность поступков. Надо не соотносить собственные вкусовые ощущения и вкусовые ощущения театра, а интересоваться соответствием слов и дела. Ведь я-то в театре, в том, как его вести, как строить репертуар, разбираюсь значительно лучше, чем они. Потому что я не теоретик, а практик, обладающий большим опытом театрального успеха. Думаю, что в возрасте семидесяти семи лет, когда пишутся эти строки, я имею право так сказать. Ведь это только мхатовскими проблемами я занимаюсь двенадцать лет. А до того были еще пятнадцать лет с момента официального открытия подвального театра. То есть сорок два года, как я занимаюсь вопросами театрального руководства. За это время сменилась социально-экономическая формация, страна и мы вместе с ней пережили многое, а дело, называемое Подвал, двигалось, несмотря на то, что кто-то уже произносил нам акафист. Как говорила бабушка, «говорили-балакали», а дело шло вперед.

Каждый раз, выбирая новую пьесу, я иду за своей звериной интуицией, которая очень редко меня подводит, что на протяжении всей моей жизни подтверждается малым количеством ошибок, случающихся в результате принятия интуитивных решений.

А бывает так, что, допустим, самому мне что-то не нравится, потому что не соответствует моим эстетическим и вкусовым потребностям. Но в то же время это что-то нравится и требуется нашему зрителю. И я оставляю это «в живых» или даю ему дорогу к развитию, потому что оно востребовано, а следовательно, имеет право на существование.

Наверное, я по судьбе моей успешный человек. И когда говорится: «Он понял это задолго до…» – в этом всегда есть что-то, отчего я начинаю улыбаться. Если исторический аналог привести – после Второй мировой войны в банковские попечительские советы стран Европы стали вводить венгров, потому что считалось, что они приносили делу успех.

Однако успех для меня – это не только и не столько коммерческая удачливость того или иного проекта, за который я берусь или который поддерживаю. Не менее важна для меня его художественная ценность. Иллюстрацией тому может послужить долгая история с современным оперным режиссером Митей Черняковым, который несколько лет подряд собирался, но так и не поставил в Художественном театре метерлинковскую «Синюю птицу» из-за опасения, что широкий зритель на этот спектакль не пойдет, несмотря на легко прогнозируемое одобрение и приятие критики. А я был готов к такому повороту, потому что считал, что «Синяя птица» обязательно должна появиться в нашем репертуаре и существовать для той небольшой части зрителей, которым она необходима.