Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

Снимать с репертуара спектакли, в том числе и только что созданные, – дело довольно серьезное и довольно поганое, требующее профессиональной честности и определенного человеческого мужества.

Когда-то вся наша советская театральная жизнь держалась на запретах. Приходили товарищи из Управления культуры или Министерства культуры, смотрели в пустом зале прогон спектакля, делали замечания, которые надо было обязательно учитывать. Идиотизм замечаний не обсуждался. Так была устроена жизнь. Количеством закрытых спектаклей иногда измерялось положение театра в обществе и государстве. Закрытый спектакль считался своего рода наградой художнику, свидетельством его гражданской зрелости и чести. Так и жили: мы ставили – они закрывали. И вот произошел переворот. Цензуру отменили, никто не приходит «принимать» спектакль, никто ничего не запрещает. Что ж тут делать, как теперь измерять и оценивать таланты?

Функции власти поменялись. Общественные партийные и профсоюзные советы также попали под сокращение (во всяком случае, в МХТ, когда мне пришлось встать во главе театра). С того момента мне самому нужно было решать этот самый вопрос: достоин тот или иной спектакль сценической жизни или не достоин? Не с точки зрения советской власти, а просто по совести. Не чьей-то вообще, а вот лично моей совести – актера, который за полвека много чего повидал и научился отличать живое от подделки. Я слышал, как говорили: «Табаков закрыл в МХТ больше спектаклей, чем вся советская власть за семьдесят лет». Не считал и знаю только одно: закрывал я эти спектакли по одной-единственной причине – из уважения к зрителям. Смотришь иногда какое-нибудь занудство или разухабистую ерунду и думаешь: «Это ж нельзя продавать за деньги!» Если спектакль Художественного театра не обеспечен актерскими работами, хотя бы одной, его выпускать нельзя. Потому и не увидел зритель работ многих моих друзей и товарищей по цеху. Обиделись ли они? Наверное. Но с большинством из них я сохранил человеческие отношения. Ведь каждый в этой ситуации понимал, что я защищаю не власть, а доброе имя Художественного театра. И потом, я исходил из того, что если спектакль не получился на этот раз, то получится в другой. Важно задать планку художественным отношениям. И не раз получалось, что тот или иной режиссер-неудачник возвращался и делал новый, весьма успешный спектакль на одной из трех сцен МХТ.

Так я осваивал искусство руководства театром в постсоветских условиях. Полагаясь исключительно на свои силы, как учил нас товарищ Ким Ир Сен, руководствуясь идеями чучхе.

Закрытие новых спектаклей всегда происходит по разным причинам.

Мне представляется весьма жизнеспособной идея постепенного возрождения великих спектаклей, составлявших когда-то славу и гордость Художественного театра. На сегодняшний день в МХТ с успехом реализована постановка нескольких пьес из старого мхатовского репертуара, имеются подобные планы и на ближайшее будущее. Однако первой из закрытых мною работ оказался именно такой «возрождаемый» спектакль – «Горячее сердце» по пьесе Александра Николаевича Островского. Талантливый режиссер Евгений Каменькович, сильный актерский состав, интересный замысел пространственно-декорационного решения, но… В работе над живым и развивающимся спектаклем обязательно случается так, что кто-то один вдруг прорывается вперед, и тогда в «пролом» за ним устремляются все остальные. Увы, в «Горячем сердце» не оказалось ни одного такого прорыва и ни одного «пролома», куда можно было бы устремляться. Никакие попытки изменить спектакль к лучшему, внести в его ткань живые ноты не помогали, и мне пришлось его закрыть.