Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

За сорок лет занятий педагогикой из числа моих учеников вышло более тридцати народных и заслуженных артистов России. А среди них еще есть люди, которые получают государственные премии, призы на кинофестивалях, «Золотые маски», «Ники»… Почти все, кого я отчислял со своих курсов, закончили образование в других вузах. Некоторые среди них даже стали заслуженными артистами. Но это не единственный критерий успешности в нашей профессии.

В методологии обучения театральному искусству нет искусственных полос – два дня ласки, потом три дня кнута, но изначально я предупреждаю всех своих учеников, что, поступив в Школу-студию, они попадают в режим высокой степени социального риска. Работа актера в театре чрезвычайно зыбка, трудно фиксируема, трудно оцениваема. Она не приносит золотых гор, но зато может дать невероятные секунды морального удовлетворения, не сравнимые ни с удовольствиями президентов, ни с утехами королей. Не уверен, что «новые» или «новейшие русские» имеют те мгновения радости, которые бывают у студентов Школы-студии МХАТ.

Как-то раз меня спросили: «А правда ли, что вы обижаете своих учеников, чтобы добиться от них толку?» Я отвечу на это так: нет запрещенных приемов, если они направлены на достижение определенной творческой цели или на приобретение студентом умений.

              Когда б вы знали, из какого сора
              Растут стихи, не ведая стыда…

В обучении нашему ремеслу – это абсолютно та же сетка нравственных оценок. Обидеть – это нечто, связанное с потерей человеком достоинства. Мне это противопоказано, этого я не люблю, и это никогда не только не доставляло мне удовлетворения, но даже и не интересовало меня как способ воздействия, что ли. «Зацепить» – это нормально. У меня довольно саркастический ум, и, желая поддеть человека, я в любой момент могу сделать это достаточно свободно и активно.

Обучение вообще и театральная педагогика в частности всегда связаны в моем понимании с необходимостью открытия в человеке таких возможностей, о которых он и сам-то не подозревает. Вот и приходится пробуривать довольно глубокие скважины в душе ученика, чтобы из ее недр забили наконец искомые эмоции.

Для меня никогда не было проблемой прикрыть грехи студента и повернуть его интересной, впечатляющей стороной. Но настоящесть, значительность того, что удается сделать со студентом, все равно для меня сводится к приобретению им качественно новых умений, к расширению знания студента о себе.

Живой тканью профессии педагога, или, точнее, нескольких профессий, которые мне приходится совмещать, служит тихая радость от успехов моих учеников, потому что это то самое, не подвластное ни сырости, ни ржавчине, ни тлену, что очевидно останется после меня.

Работа над ролью – это не только заучивание текста.

Я говорю студентам: думайте над ролью хотя бы пятнадцать минут в день.

Чистишь зубы – подумай, едешь в метро – подумай. В жизни так много интересного и смешного! Я имею в виду то, как забавно и неожиданно проявляются иногда люди и что это просто нужно видеть. Это и есть способ накопления актерских заготовок. Для художника – эскизы, наброски, этюды, для писателя – записные книжки, а для актера – жизненная и эмоциональная память как кладовая характеров, поступков людей, смешных подробностей, парадоксальных поворотов. Вот, к примеру, я помню, как Валентин Петрович Катаев пришел на спектакль «Двенадцатая ночь» в помещение театра «Современник» вместе со своей внучкой. Был очень доволен тем, что администраторы оставили ему хорошие места. А я, как человек настырный и довольно жесткий в наблюдении за людьми, спрятался в администраторской и смотрел за писателем. Валентин Петрович получил свой пропуск, что-то объяснил внучке, но когда его обступили люди: «Нет ли у вас лишнего билетика?», он ответил: «Да идите вы к чертовой матери!» Казалось бы, с какой такой стати семидесятилетний патриарх литературы так сказал? Но одной только фразой раскрывается масса подробностей: тут и характер человека южного, темпераментного, и публичность обстановки, где люди проявляют интерес не к нему, замечательному писателю, а к «билетному дефициту». Вот это и есть «знакомые неожиданности» в человеческой логике – их-το и надо видеть и запоминать актеру.

Трудно выписать единый на все времена рецепт того, как должно происходить проникновение в образ. Вроде бы начинается все это с элементарности физических действий. Например, кто-то должен сыграть хромого человека, но хромоту надо отработать так, чтобы при явном ее соблюдении человек не терял ловкости и был, скажем, хорошим официантом, который носит такое же количество пивных кружек или тарелок, как и другие, безупречно лавируя между столиками. А с другим человеком надо говорить совсем о другом – о том, как страшно потерять близкого человека, и что такое одиночество, и что такое необходимость в состоянии этого одиночества иметь хоть что-то или кого-то, к кому можно притулиться. Это всегда делается по-разному.