Счастливый день везучего человека

У Лешки екнуло сердчишко. Вдруг он его почувствовал: оно оказывается живое. Затрепыхалось, как маленький воробышек. Кто может ходить в этом гиблом месте?

Чует Лешка: удрать надо. Инстинкт требует. А разум твердит: зачем? Зачем, ведь он никому ничего не сделал плохого… И не собирался. Неужели нужно бегать просто от скрипа шагов?

В ногах уже поселился страх — липкий, тягучий, ноздреватый. Засосал где-то в кишках…

Пятак подошел. Да-да, Пятак, Витька Ахряпин — тот самый, из их же школы. Класса на три он Лешки старше, в седьмом учится (учится, как же!), а по годам и того больше, ведь он второгодник. Его, говорят, и старшеклассники боятся. Ведь он отпетый, с ним и учителя стараются не связываться — ходит он в школу или не ходит, другие пускай об этом заботятся. Кто? Да милиция хоть. Ведь он там на учете… Мать пьет, отец сидит. Брат старший сидит. Витька тоже сядет…

А в туалете старшеклассники говорили (Лешка случайно слышал), что Пятак вино пьет. И еще говорили, что «косяки» мастырит из паль-травы. И шабит, с этим его «вязали». Лешка не понял, что это значит, но почуял что-то зловещее в этих разговорах. Будто со стуком захлопнулась позади дверь, а впереди — темный подъезд. И его надо пройти: этаж за этажом, этаж за этажом…

Солнышко осеннее еще светит. И светит немножко, и греет. А на горизонте туча, скоро дождь начнется. Бежать надо… Стоит Лешка, и Пятак стоит по другую сторону кучи. Посредине крыса лежит, как принцесса — на скольких там? — перинах. Осклабилась, будто смеется.

Лешка смотрит на крысу; Пятак на крысу и на Лешку. Разминает сигаретку. Чиркнул спичкой, дым пустил.

Сейчас бы в школу, Лешка с тоской думает. В класс, на урок. К своим. Никогда еще так сильно Лешку в школу не тянуло.

Стоит Лешка, молчит. Уйти бы сейчас, думает, но страх держит. От ног страх пополз выше. Оцепенел Лешка.

— Ну что, треф? — Пятак голос подал. — Нравится?

— Да, — Лешка булькнул и прокашлялся.

Опять замолчали. Покуривает Пятак, поглядывает желтыми воспаленными глазами то на крысу, то на Лешку.

— Тогда подойди и возьми ее за хвост, — голос у него равнодушный, не выражающий ничего.

Застыл Лешка, молчит.

— Тебе что сказано… твою мать. Живо!

Лешка подошел не на своих каких-то ногах, на ходулях каких-то. Стиснул зубы от мерзости этой, взялся двумя пальцами за самый кончик хвоста. Он был холодный, а на ощупь — как резиновый, слегка пружинящий. Крыса оказалась неожиданно тяжелой, он ее еле удерживал. И длинной: голова касалась земли. Один глаз ее был полуоткрыт: она подглядывала черным мертвым глазом. И скалилась, все время скалилась…

— Ништяк, треф. Теперь — хватай за лапу.

Лешка замотал головой: сказать он ничего не мог. Страх подмял под себя Лешку, неожиданно, жестко.

— Хватай, сука! Трефняк, нос отрежу. — Пятак, щурясь от дыма, опустил правую руку в карман. Ме-е-длен-но. Так же медленно достал складной ножик и ногтем большого пальца левой руки открыл его. Лезвие было блестящее с черной полоской по краю. Пятак подошел к Лешке, поигрывая ножиком на ладони. Он был ненамного выше Лешки, хотя и намного старше его годами. У него был очень острый кадык, он все время двигался. На пальце левой руки голубела наколка — то ли жук, то ли многоногий паук. Это насекомое было самым зловещим, даже страшнее ножа. Лешка не мог оторвать от него глаз. Лезвие ножа подвинулось к самому Лешкиному носу.

Лешка взял крысу за когтистую заднюю лапу. Страх пересилил отвращение.

Они молчали. Лешка держал за лапу крысу. Пятак курил и поигрывал складешком — такие в любом хозмаге продаются за полтора рубля.

— Бери за голову.

— Нет, — прошептал Лешка.

— Нет? Сука, ты сейчас ее жрать будешь, трефняк! По кусочку смечешь.

Лешка не шевелился.

— Бери за голову. Считаю до четырех.

Лешка опустил голову: почему же до четырех? — мелькнула мысль. Тяжести крысы он не чувствовал, она стала как бы невесомой. Весомым, давящим был только страх. Он вдруг вспомнил папку и мамку. Из глаз сами собой покатились слезинки. Как давно он не плакал! И всегда гордился этим: я, мол, никогда не плачу. Даже когда больно. Даже когда очень больно…

— Раз… — сейчас Пятак его убьет. — Два… — Неужели он не увидит больше папки с мамкой? — Три. Бери, сука! Четыре! — крикнул Пятак, и Лешка почувствовал боль — резкий тычок в руку, выше локтя.

— Нет! — крикнул Лешка. — Нет! — На белой рубашке расплылось красное пятно. С болью прошел страх, испарился, исчез. Появилась злость, только злость.

— Нет! Гад! Сволочь! — страха не было совсем. Он плюнул на Пятака, прямо на этот острый, двигающийся туда-сюда кадык. Нагнувшись, он схватил кусок арматуры — заостренный стальной прут — левой рукой, и замахнулся на Пятака. Правой рукой мертвой хваткой стиснул крысиную лапу. Он про нее просто забыл.

Пятак попятился. Нож он держал, как рапиру, в вытянутой руке. Лешка наступал, Пятак пятился.

— Ты! Шиза! Псих! Не подходи!

Лешка запустил в него крысой. Она перевернулась в воздухе, угодила Пятаку в живот. Он охнул и отступил еще дальше.