Счастливый Дведик

– В крови, – вздохнула девушка. – Мочу я не смогла взять на анализ. Такое ощущение, как только образование нормализуется, что-то опять воздействует на его усиленный синтез. А это… Проще говоря, мало дофамина – депрессия, много – глюки, мании, паранойя. Его доля уже и так на пределе человеческих возможностей, а он скачет туда-сюда. Если я не найду источник возбуждения, сложно представить, что с твоим экипажем будет дальше.

К ним подошла Ешка.

– Дофамин, – авторитетно сказала она, дожевывая какую-то булочку, – это нейромедиатор, который отвечает за радость от открытия или получения чего-то нового.

Соскучившаяся во время экспедиции по всяким натуральным вкусностям, она теперь отрывалась на «Иллюзионе». В КЭПе им приходилось есть разведенные в воде концентраты. И спать в мягких, но все-таки мешках. В лаборатории львиную долю пространства и массы отводилось под исследовательскую базу, поэтому все остальное там было спрессованным, сжатым, экономящим место аппаратуре и мощному энергоблоку для работы всех этих установок.

В корабле разведчиков основная часть свободного пространства предполагала отдых и расслабление. Ева подозревала, что в ближайшее время ей не удастся заставить свою команду вернуться на КЭП. В глазах Ешки и Кима она видела непоколебимую уверенность, что в лаборатории они будут только работать. Жить же предпочитают в «Иллюзионе». До самого старта.

Она дернулась. Старт… Погрузившись в привычный мир пробирок, соскобов и образцов, Ева совершенно забыла о том, что их заперли здесь наедине с неизвестным, и – самое паршивое – никак не определяемым вирусом.

– Ешка, – сказала она, чтобы заглушить нарастающий голос совершенно ненужной сейчас безнадежной обиды. – Кончай жрать. Возьми у этих архаровцев мочу на анализ.

– И как ты себе это представляешь, кэп? – Ешка наклонила голову вправо. В углу рта у нее застыла острая крошка.

Ева пожала плечами:

– Тебе лучше знать. Ты же у нас специалист по коммуникациям. Так вот, будь добра, скоммуникатируй мне две пробирки с мочой.

– У них сильное обезвоживание, – покачала головой Ешка. – Я даже просто на глаз тебе определю. Они явно не делали ЭТО ни разу за сутки. Я права?

– Так и есть, – призналась Ева, – ко всему прочему что-то словно высушивает их изнутри. Режим сапрозойного питания в изоляторе я включила сразу же, но ни одна капля жидкости не проходит в их организм. Невозможно накормить и напоить даже через кожу, насильно. Знаешь, словно на каждом из них надет такой огромный непроницаемый мешок.

– Плод в плаценте, – кивнула Ешка. – Состояние идеального счастья.

– Угу, – хмыкнула Ева. – И эта «плацента» так же делает невозможными ни криотерапию, ни медикаментозный сон.

– Вы хотите сказать, что они стали полными идиотами?! – не выдержал правый Ю. – Не реагирующими ни на один из внешних раздражителей?

– По всем формальным признакам – абсолютно счастливыми людьми, – ответила центровая КЭПа. – Если смотреть на химические реакции, которые проходят в их организмах.

– А почему ты исключила шизофрению?

– Как ты себе представляешь острое обострение сразу у двух, ранее классически здоровых людей? – вздохнула Ева. – В любом случае сканирование показало, что желудочки в височных долях мозга не расширены. Это исключает психические заболевания по шизофреническому типу. И… Ешка, у тебя крошка на губах, убери ее, ради Бога, уже смотреть не могу.

– Не смотри, – разрешила синхронист. – Кстати, о дофамине…

Она отвернулась от своего капитана к Ю Джину.

– Лет сто назад бушевала жуткая псидемия, чуть не похоронившая Землю под грудой мусора. Называлась она «шопоголизм».

– Я слышал, – сказал Ю Джин. – Это было в школьной программе. Люди производили столько продуктов и вещей, сколько не могли употребить. А хотелось все больше и больше. Того, что им совершенно не нужно. Мусорные свалки разрослись до невероятных размеров.

– Ну, да, – довольно улыбнулась Ешка. —Тогда группа ученых смогла доказать краткосрочность действия дофамина на мозг млекопитающего. Они давали подопытной группе обезьян шпинат, чтобы те выполняли определенную команду. А когда обезьяны подчинились, его заменили фруктовым соком. Сок, несомненно, стал более ценной наградой, чем шпинат, и дофамин в мозгу у шимпанзе повысился. А потом произошло нечто неожиданное: в течение нескольких дней содержание дофамина снизилось почти до нуля. То есть мозг обезьян перестал реагировать на сладкую награду. А почему?

– Почему? – остолбенело переспросил Ю Джин.

– Обезьяны стали воспринимать сок чем-то само собой разумеющимся. Ведь дофамин эволюционировал как нейромедиатор, приучающий млекопитающее искать новую информацию о «вознаграждениях». А поскольку в данном случае не было новой информации, у обезьян отпала необходимость в его синтезе. Экспериментаторы переключились обратно на шпинат, однако обезьяны отреагировали на это приступами гнева. Они визжали и бросались шпинатом в ученых.

Ю Джин посмотрел на довольную Ешку как-то странно.

– А при чем здесь эпидемия, случившаяся сто лет назад? И какая связь с моими центром и левым?