Счастливый новый мир

Но бодрости в Бернарде не осталось ни на грош. Не от­вечая и даже не глядя на Гельмгольца, он пересек комнату и, внимательно оглядевшись, сел на краешек самого неудоб­ного стула, какой только можно было найти в кабинете, в затаенной надежде, что такое смирение хоть как-то сможет смягчить ожидаемый гнев Верховной Власти.

Тем временем Дикарь беспокойно кружил по кабинету, с рассеянным любопытством разглядывая корешки много­численных книг на стеллажах, кассеты с магнитофонными пленками и бобины читающей машины, хранящиеся в про­нумерованных секциях. На письменном столе у окна лежал массивный том в переплете из черного суррогата кожи; на обложке была вытиснена большая позолоченная буква "Т". Дикарь взял книгу, раскрыл ее и прочел на титульном листе: "НАШ ФОРД. МОЯ ЖИЗНЬ, МОИ ДОСТИЖЕНИЯ".

Книга была выпущена в Детройте издательством Общества по Распространению Фордианских Знаний. Дикарь начал безучастно перелистывать страницы, прочитывая фразу здесь, абзац там, и он как раз пришел к заключению, что книга эта мало его интересует, когда дверь отворилась и в каби­нет быстрым, легким шагом вошел Пожизненный Правитель Западной Европы.

Мустафа Монд пожал руки всем троим, но первым, к кому он обратился, был Дикарь.

— Так, стало быть, вам как будто не очень нравится Ци­вилизация, мистер Дикарь, — сказал он.

Дикарь с любопытством взглянул на Правителя. Он уже настроился было на то, чтобы лгать, изворачиваться или, в крайнем случае, угрюмо отмалчиваться; но теперь, взгля­нув в умные, светившиеся мягкой иронией глаза Прави­теля, Дикарь неожиданно решил не вилять и резать правду- матку.

— Нет, не нравится, — ответил он и покачал головой.

Бернард вскочил со стула, в глазах у него вспыхнул ужас.

Что теперь подумает о нем Правитель? Прослыть другом человека, который во всеуслышание заявил, что ему не нравится цивилизация, — заявил громко, в открытую и, мало того, кому? Самому Правителю! Это было ужас что такое!

— Но, Джон... — проговорил он.

Один беглый взгляд Правителя заставил его униженно умолкнуть.

— Разумеется, — снисходительно продолжал Дикарь, — Цивилизация сотворила и некоторые весьма отрадные, прель­стительные вещи. К примеру, вся эта сладкозвучная музы­ка, звенящая в воздухе...

— "Порою сотни сладкозвучных струн звучат в моих ушах, порою пенье", — процитировал Правитель.

Лицо Дикаря озарилось неожиданной радостью.

— Что? Вы тоже это читали? — спросил он. — А мне ка­залось, здесь, в Англии, никто не знает Шекспира...

— Почти никто. Я — один из весьма и весьма немногих. Видите ли, Шекспир у нас запрещен законом. Однако по­скольку я создаю здесь законы, я могу и нарушать их. Нарушать безнаказанно, мистер Маркс, — добавил Правитель, поворачиваясь к Бернарду. — Чего вам, боюсь, делать не разрешается.

Бернард впал в еще более безнадежное уныние.

— Но почему, почему Шекспир запрещен? — спросил Ди­карь; возбужденный встречей с человеком, который читал Шекспира, он сразу же забыл обо всем остальном.

Правитель пожал плечами.

— Потому что это — далекое прошлое. Вот главная причи­на. В нашем обществе нет места прошлому.

— Даже если оно прекрасно?

— Особенно если оно прекрасно. Красота очень со­блазнительна, а мы не хотим, чтобы людей современного общества соблазняло прошлое. Мы хотим, чтобы им нрави­лось только то, что ново.

— Но ведь то, что ново, часто бывает столь скудоумно и мерзостно! Хотя бы это лицедейство, в коем ничего нет — одни лишь летающие вертолеты да бездушные людишки, чьи лобзанья мы ощущаем на своих устах. — Лицо Дикаря исказилось гримасой отвращения. — "Блудливые козлы и обезьяны!" — Лишь словами Отелло мог Дикарь выра­зить всю глубину своего презрения и своей ненависти.

— Что ж, это милые, прирученные животные, — с отече­ской доброжелательностью сказал Правитель.

— Так почему же вы не дадите им позволение вместо этого читать "Отелло"?

— Я уже вам сказал. "Отелло" — это далекое прошлое. Да к тому же, современные люди просто-напросто не поня­ли бы Шекспира.

Да, это правда. Дикарь вспомнил, как Гельмгольца ког- да-то рассмешили строки из "Ромео и Джульетты".

— Ну, пусть бы и так, — согласился Дикарь. — Но почему никто не напишет современной трагедии — такой же, как "Отелло", но чтобы все могли ее понять.

— Да, да, это как раз то, что все мы хотели бы написать, — вставил Гельмгольц, нарушив свое долгое молчание.

— Но вам никогда не удастся написать ничего подобно­го, — ответил Правитель. — Потому что, будь ваша трагедия и вправду такой же, как "Отелло", ее бы все равно никто не понял, какой бы она ни была новой и современной. Да, к тому же, если бы она действительно была новой и современ­ной, она никогда не могла бы стать такой, как "Отелло".

— Почему? — спросил Дикарь.

— Да, почему? — спросил Гельмгольц.

Увлеченный разговором, Гельмгольц тоже забыл, как он здесь оказался. Один лишь Бернард помнил, что все они в беде и что им грозит кара; но на него никто не обращал никакого внимания.

— Так почему же?