Счастливый Петербург. Точные адреса прекрасных мгновений

Так Гейнеке стала Одоевцевой и поселилась с супругом на Бассейной, 60. В этом доме ей довелось пережить самые счастливейшие мгновения своей жизни.

«Мы уже жили в Петербурге. Была революция. Гуляя по городу с моим двоюродным братом Сергеем (который был тогда уже моим мужем), я увидела на углу Морской улицы барышню в котиковой шубке и замшевых сапожках, с большой кипой газет, которые она и продавала. Это так меня взволновало, что, вернувшись домой, я сразу написала (а вообще я писала стихи с детства) стих, начинавшийся так:

Вы стоите в котиковой шубке,
В замшевых сапожках на углу Морской.
Кажетесь такой вы тоненькой и хрупкой,
Маленькая девочка с игрушечной душой.

Закончив стихотворение, я тут же решила послать его в газету „Эхо“. Муж смеялся:

— Так и напечатают: держи карман шире!

Но через три или четыре дня вдруг приносят мне газету с этим стихотворением, красовавшемся на видном месте. В тот же день я получила письмо из „Эха“ с просьбой прислать новые стихи и приглашением прийти познакомиться.

Я просто обезумела от счастья. Первый раз я получила подтверждение того, что я настоящий поэт. Я прыгала с дивана на кресло, с кресла на стул и бесновалась, несмотря на крики мамы о том, что я сломаю себе спину. Мне хотелось от восторга выброситься из окна и рассыпаться искрами по тротуару. Такого восторга я больше никогда не переживала».

Одоевцева, уверовав в собственное поэтическое призвание, пришла на лекцию к авторитету молодых поэтов — Николаю Гумилеву, но вместо желанной похвалы получила суровые критические замечания.

Ни Гумилев, ни злая пресса
Меня не назовут талантом,
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом, —

— тут же сложила Одоевцева дерзкие строчки.

Однако вскоре она стала любимейшей ученицей Гумилева, которую он даже провожал домой после занятий. Они и жили рядом. Одоевцева — на Бассейной, 60 (сейчас улица Некрасова). Гумилев — в доме 5 по улице Преображенской (сейчас улица Радищева).

Отныне Гумилев гордо представлял Одоевцеву: «моя ученица». Чуковский съязвил по этому поводу:

— Девушка, мне кажется, вам пора на спину плакат повесить.

— Какой плакат? — спросила Одоевцева.

— Ну как же! Огромными буквами! Ученица Гумилева.

Николаю Гумилеву недавно расставшемуся с гордой, царственной, зачастую холодной Анной Ахматовой, очень не хватало этой истовой, искренней девичьей восторженности. Одоевцева жила так, будто видела все в этом мире впервые.

Однажды случайный гость, попав в компанию Одоевцевой, стал допытываться, «где здесь наливают».

«Эта девушка точно клюкнула, без вина такой веселой не будешь!» — решил он.

Но Одоевцева была пьяна не вином, а самой жизнью.

«Меня всегда спасал мой характер, — говорила она. — Я по натуре счастливый человек. Обычно о счастье говорят или в прошлом, или в будущем времени. Я ощущаю полноту жизни всегда».

И все же наступил день, когда Одоевцева, бесконечно влюбленная в Петербург, все-таки решила уехать из него. К этому времени она уже успела выйти замуж за Георгия Иванова и переселиться к нему на Почтамтскую.

Но после ареста и расстрела любимого учителя город вдруг показал такое свое лицо, которое Ирина ни за что не хотела видеть. В ночь перед отъездом в эмиграцию ей приснился страшный сон.

— Ты не знаешь, что тебя ждет, — говорил неведомый зловещий голос.

— Я все равно буду счастлива! — воскликнула проснувшаяся в поту девушка. — Я все равно буду счастлива, где бы я ни оказалась! — повторила она как молитву, как заклинание. — Я буду счастлива! — крикнула она в темноту, бросая вызов городу, с которым срослась всей душой, расставаясь с ним, как расстаются по воле судьбы только самые безнадежно влюбленные…

В эмиграции обоих супругов мучили воспоминания. Даже слова любви были отныне замешаны на ностальгии.

Одно за другим Иванов писал стихи, посвященные Одоевцевой. В них Петербург предстает как форма объяснения в любви.

Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.

Высшим наслаждением любви мыслится возвращение в родной любимый город.

И опять в романтическом Летнем саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.

«Нигде в мире так легко, так волшебно не шумят деревья, как в Летнем саду», — писала Ирина Одоевцева.

Вопреки клятве быть счастливой где угодно и вопреки всему, заканчивая мемуарную книгу, она вынуждена признать: «Нет, я чувствую, я знаю, такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже никогда и нигде не буду».

Удивительно, но Одоевцевой все-таки суждено было вернуться в любимый Петербург.