Счастливый покойник

Свет был болью. Феликс Янович противился этой боли – ему хотелось остаться в глубокой, теплой и такой уютной темноте, словно бы под тяжелым зипуном, которым поверх одеяла укрывала его матушка в детстве, во время зимних морозов.

Но кто-то настойчиво тормошил его, стягивая одеяло, заставляя смотреть сквозь боль.

– Феликс Янович, голубчик?

Голос был знакомым.

Феликс Янович нехотя открыл глаза и увидел испуганное лицо Варвары Власовны. Из-за ее плеча выглядывала бледная Глаша с круглыми от любопытства глазами.

– Ну вот видите, все в порядке, – пробасил еще один знакомый голос сбоку.

Феликс Янович повернул голову, охнув при движении от боли. С безукоризненной невозмутимостью на него взирал Антон Веньяминович Головин, земской врач. Должно быть, его подняли буквально из постели, поскольку одет он был в домашний сюртук с пятнами от кофия. Антон Веньяминович одобрительно усмехнулся.

– А вы, Феликс Янович, в рубашке родились. От такого удара можно было и вовсе не очнуться. Но – как-то вскользь пришлось. Кроме головной боли, других последствий и не будет. А от боли я вам сейчас микстурку выдам.

– Чем меня ударили? – Феликс Янович попытался осторожно ощупать голову.

– Каким-то тяжелым предметом, очевидно, – Антон Веньяминович зевнул.

– Я вам очень признательна за помощь! – Варвара Власовна проникновенно посмотрела на Головина, прижав руки к груди. – Могу просить, чтобы этот инцидент остался в тайне?

– Я всегда соблюдаю врачебную тайну, если речь не идет о нарушении закона, – сухо ответил Антон Веньяминович.

– Да, конечно, – торопливо согласилась Гривова.

И слегка невпопад предложила.

– Может, хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Головин снова зевнул. – Меня супруга ждет к завтраку.

Уже уходя, он оглянулся еще раз на Феликса Яновича и, усмехнувшись, поднял брови.

– А вы, господин Колбовский, не промах! Кажетесь тихоней, а на деле-то…

Чудодейственная микстура, выписанная врачом, подействовала через четверть часа. Ощутив, что боль отступает, Феликс Янович тут же поднялся с кровати и начал застегивать мундир. Невозможно было и дальше лежать на кушетке, которая неудачно стояла напротив огромных напольных часов, чей настырный маятник безжалостно напоминал о течении дня. Да и кушетка, к слову сказать, была не столь удобная, сколь изящная – из той модной мебели, которая покупается больше для взгляда, чем для комфорта.

Варвара Власовна принялась бурно протестовать, уверяя, что ему ни в коем случае нельзя вставать, а тем более – покидать дом. И где-то в глубине души Феликс Янович был с ней согласен. Но от одной мысли, как он будет объяснять Аполлинарии Григорьевне свое отсутствие, его бросало в холодный пот. Это не почтенная инфлюэнца, которую можно официально засвидетельствовать врачом, а после покойно лежать в кровати. Несмотря на слова Головина про врачебную тайну, Феликс Янович был уверен, что слухи пойдут. Как в любом провинциальном городе, в Коломне любые секреты просыпались как горох сквозь дырявый мешок и со стуком раскатывались по мостовым всего города. Если на фоне этих слухов начальник почты еще и не явится на службу. нет, положительно, о таком не могло быть и речи.

Поэтому единственное, ради чего Колбовский согласился чуть задержаться, это была чашка горячего, как стыд, шоколада, который принесла Глаша, сверкая любопытным и немного насмешливым взглядом. Пока Феликс Янович маленькими глотками смаковал шоколад, Варвара Власовна быстро и четко пересказывала ему события минувшей ночи. Она начала было каяться, обвиняя себя в неосмотрительности, но Колбовский быстро оборвал поток ее извинений – мол, не стоит терять время. И как женщина разумная и деловая, госпожа Гривова тут же сменила тон и направление своих речей.

Но Феликс Янович вынужден был признаться, что сам он корит себя не в меньшей степени, чем Варвара Власовна. Можно было предположить, что грабитель – это не щуплый неопытный сорванец, которого легко припугнуть криком и кочергой. Однако они с Варварой Власовной излишне уповали, что выдержка подведет таинственного вора: все же для обычного человека любое преступление – это прежде всего испытание духа. Далеко не каждый способен хладнокровно забраться в чужой дом: тут нужен особый склад ума и уровень бессовестности, который по силе равен настоящему мужеству.

Варвара Власовна была обеспокоена до глубины души. Ей почему-то мыслилось, что несостоявший вор теперь будет грозить жизни Феликса Яновича. А потом она потратила не менее десяти минут, горячо убеждая начальника почты взять себе хоть какое-то оружие. Она предлагала ему по очереди револьвер своего покойного супруга, его нож для вырезания по дереву или хотя бы ее дамский, но остро заточенный нож для писем.

– Помилуйте, – морщился он. – Я с оружием дела никогда не имел и не собираюсь.

Сама идея носить с собой пистолет или нож казалась ему верхом пошлости.