Счастливый покойник

– Да, когда я услышала, как он с восторгом говорит о смерти тетушки, то… Я просто не могла не пойти к нему и не посмотреть в его глаза. А он как раз вышел за дровами. Отец же был скрягой – у нас не топили до морозов. А ему нужно было сжечь все эти бумаги. Я пришла и увидела их у него в кабинете на столе. И прочитала.

Ульяна помолчала.

– Я не должна была судить его. Но осудила. Когда он вернулся, сказала, что все знаю. И что надежно спрятала письмо и завещание. Я требовала, чтобы он пошел в полицию с признанием.

– Но как вы рассчитывали убедить его? – изумился Колбовский. – Зная вашего отца, я бы предположил, что он скорее заберет все оставшиеся деньги и скроется. Чем вы ему грозили?

– Потерей единственного, что он ценил, кроме денег, – сказала Ульяна. – Гибелью его сына и наследника. Я обещала, что, если он пойдет в полицейский участок и признается в том, что это он организовал убийство тетушки, я скрою участие Федора.

– Но зачем вам это? Почему вы просто не пошли в участок – сразу?!

Вместо Ульяны с горечью ответил Павел Щеглов.

– Она слишком чтит заповеди!

– Не богохульствуй! – сурово оборвала его Ульяна.

Затем подняла глаза на Колбовского.

– Вам это не понять, – покачала она головой. – Вы не настолько верующий. Даже к причастию не ходите. А для меня пойти в участок означало собственноручно убить их обоих. Я не могла. Я не ангел мщения и не карающая рука господа. И еще… если бы он признался сам, то его душа была бы спасена.

Впервые за весь разговор в ее голосе зазвучала неподдельная боль. И тогда Колбовский осознал, что Ульяна Петровна права – ему не понять. Она была истинно верующим человеком, для которого смерть физической оболочки представлялась чем-то печальным, но отнюдь не трагичным. В то время как гибель души была непоправимым несчастьем. И даже ненавидя своего отца, она не могла пожелать ему такого.

Осознав этот удивительный парадокс, Колбовский почувствовал себя по-детски изумленным и растерянным. Он смотрел в бескрайние бездны удивительной человеческой души, где рациональное переплеталось с мистическим, и понимал, насколько же убоги и бедны его попытки понять эту душу.

– Но скажите мне, – внезапно нахмурилась Ульяна, – а как вы догадалась об этом? Об истории с завещанием и убийством тетушки.

– Да, я бы тоже хотел знать, – Щеглов смотрел на Колбовского настороженно.

– К стыду моему, я далеко не сразу заметил те вещи, которые должен был, – искренне развел руками Феликс Янович. – Я, знаете ли, очень люблю свою службу. Мне нравится видеть человеческую жизнь, выраженную в виде корреспонденции. Я уверен, что в будущем именно письма и мемуары станут ценнейшими свидетельствами нашей эпохи. И я, конечно же, не мог не помнить, что из всего семейства лишь вы, Ульяна Петровна, поддерживали связь с вашей самарской тетушкой. Причем поддерживали ее регулярно, что свидетельствовало не о долге, как у Варвары Власовны, а о душевной приязни. И я был очень удивлен фактом того, что тетушка при этом не оставила никакого завещания, где вы были бы упомянуты отдельно. Хотя это просто напрашивалось! А потом было то загадочное письмо, которое обрадовало вашего отца. Не сразу, но я вспомнил, что оно было довольно увесистым – слишком увесистым для простого уведомления о смерти. По моей просьбе господин Кутилин отправил запросы в Самару. И экономка вашей тетушки подтвердила, что завещание, несомненно, было. Дальше осталось дотошно поговорить с господином Артюховым, который, конечно же, не стал запираться, чтобы не осложнять свою судьбу.

– Но почему Федор пытался убить Ульяну? – спросил Щеглов. – Он же слишком рисковал!

– Он не знал, что мы уже все выяснили про завещание, – вздохнул Феликс Янович. – Но думаю, догадался о том, что случилось с отцом.

– Я сама рассказала ему, – призналась Ульяна. – Хотела, чтобы он знал – отец своей смертью защитил его. Я обещала, что не пойду в участок.

– Но он, конечно же, не поверил! – процедил Щеглов сквозь зубы. – Этот подлый двуличный мерзавец всех судит по себе!

– Мы все судим других по себе, – тихо и примирительно сказал Колбовский.

– Но почему тогда ты призналась в убийстве?! – недоуменно спросила Варвара Власовна у падчерицы.

– Потому что я виновна в его смерти, – лицо Ульяны окаменело. – Я подтолкнула его к этому. Мне стоило понять, что ему легче умереть, чем пойти в участок и предать себя публичному позору. И я погубила его душу.

– Ты не виновата! – почти отчаянно повторил Щеглов, сжимая ее руку.

Но на этот раз она мягко высвободила ладонь и отвернулась от него. Феликс Янович с тоской подумал, что, похоже, у трагичной истории этой влюбленной пары все-таки не будет счастливого конца. Ульяна Гривова была из тех натур, которые проживают свои чувства с такой глубокой самоотдачей, что счастье невозможно для них без полной душевной гармонии. А душевная гармония вряд ли когда-нибудь вернется к ней после столь тягостных и мрачных событий. Судя по лицу Щеглова, окрашенному глубокой и такой, казалось бы, неуместной сейчас тоской, он тоже прекрасно понимал это.