Счастливый слон

Но мы как-то совсем не скучали. И даже не потому, что проводили время в занятиях каким-то изысканно-бурным сексом, отнюдь. Мы в основном разговаривали. Нет, секса это не исключало, что уж греха таить, но это было... Не главным, что ли. Мы делали это – и разговаривали, потом пили чай, или вино, или пиво – и разговаривали, я готовила какой-нибудь ужин – и мы разговаривали. Иногда мы даже, не прерывая разговора, выходили пройтись вокруг квартала. О чем были все эти бесконечные разговоры? Как водится, обо всем и ни о чем конкретном. Я рассказывала Сашке о жизни в Америке – конкретно нашей и человеческой вообще, и о том, что видела в городе, и о прочитанных книжках, и что я обо всем этом думаю, а он мне – о чем-то своем. Мы вспоминали, как оно было раньше, когда мы учились на физтехе, и как стало потом, то есть сейчас, и хорошо все это или плохо. Иногда он приоткрывал мне, как краешек занавеса, свои «этапы большого пути» из грязи в князи, то есть из физиков в олигархи, и я, хоть и слушала, затаив дыхание, потому что это звучало, как инопланетный детектив, но никогда не была уверена, что хочу знать об этом больше. Мне все время казалось, что еще чуть-чуть, и за этим занавесом окажется что-то такое, после чего будет совершенно невозможно... Что невозможно, я даже додумывать не хотела.

В общем, жизнь – она ведь большая, и каждый из нас прожил ее уж как минимум до середины, причем абсолютно по-разному, так что при желании нам нетрудно было найти тему для разговора. А желание было, потому что – снова ссылаясь на Дашку – чем еще заниматься вечером дома-то? Мне же всегда хотелось возразить на это – а чем можно заниматься где-то еще? И не потому, что я такая уж домоседка, мне просто не нравились эти модные московские рестораны, пафосные клубы, тусовки и прочие места, куда ходят не для того, чтобы поесть или провести время, а для того, чтоб на тебя смотрели. Я не люблю, когда на меня смотрят во время еды, да и еда к тому же, как правило, не оправдывала надежд. А выйти в свет, если мне вдруг приспичит, я могу и самостоятельно.

Но в этот раз я почему-то согласилась на совместный выход. Гулять так гулять. Черное платье, яркий шарф на шее, узенькие туфельки на маленьком каблуке, большая – самая большая Сашкина машина с неизбежными шофером и телохранителем, – и вот мы с ним входим под руку в нелепое здание на каких-то нелепых задворках, но при этом в центре Москвы. Очень, что называется, в последнем тренде.

В прежней жизни это была то ли ткацкая фабрика, то ли недостроенный завод. Красная кирпичная кладка, коряво оштукатуренные стены с дырками тут и там, из которых торчит все тот же красный кирпич, очень большое пространство, которое кажется тесным из-за дурацкого освещения, столики, накрытые крахмальными скатертями, что-то вроде импровизированной сцены посередине, на которой – о ужас – топтались какие-то люди в блестящих пиджаках, извлекающие мерзкие звуки из блестящих же инструментов, и очень много народу. Не просто народу, естественно, а лучшего, избранного народу, специально приглашенного посредством билетов на матовой шершавой бумаге с золотым обрезом в кремовом конверте с золотой же надписью – я видела, как такой конверт торчал у Сашки из нагрудного кармана. Тусовка. Creme de la creme. Да.

В зале, что, как я уже успела понять, было совершеннейшей нормой для всех московских сборищ подобного рода, примерно две трети публики составляли прекрасные блондинистые русалки с ногами и в блестках. К некоторым из них – особо удачливым – прилагались кавалеры, очевидно, олигархи того или иного масштаба. Я так и не научилась определять размер капитала по правильности костюма или часов, но, судя по общей омерзительности внешнего вида, с капиталом там должно было быть все нормально – иначе просто непонятно, что заставляет этих холеных красоток так судорожно цепляться за мужиков ростом им по плечо, возрастом старше раза в два и с лицами сомнительной национальности, не отмеченными, что называется, печатью ни мудрости, ни благородства.

А они цеплялись. Причем в буквальном смысле этого слова. Если русалке удавалось прибрать к рукам кавалера, то она уж держала его как следует, не только продев свою мраморную ручку с блистающим маникюром на пятисантиметровых ногтях под локоть дорогого пиджака, но и крепко вцепившись всеми пятью пальчиками в обшлаг рукава, для верности, чтобы не оторвали. Потому что кто их знает, русалок, как уж у них там принято – может, ты только захочешь, к примеру, поправить прическу, подымешь руку, отпустишь на секунду своего олигарха, а уж глядь, место твое и занято. Причем другую русалку, повисшую на заветном локте, от первой-то и не отличить... Страшное дело, если вдуматься.