Счастливый Цезарь

И вот сейчас могучий дух Рима двоился. Борьба, внутренняя борьба охватывала государство-великана. Помпей или Цезарь?! И выбрать Рим не мог, хотя явственно кричали все его клетки: Покоя! Мира! Единой власти! Сильной власти!

Гулял влажный холодный ветерок по гладкому мрамору колонн. Чуть шелестят тяжелые листья священного фикуса. Когда-то, семь столетий назад, волчица выкормила под ним Рема и Ромула. Потом Ромул Рема убил… Гуляет ветерок, скользит за храм Согласия, чтобы снова вернуться с другой стороны и пронизать холодком тех, кто стоит крайними в плотной толпе, облепившей форум.

Напряженность передавалась каждой фигурке. Тревожно, мучительно напряглись души. Вязкие ползли слухи. Они появлялись неожиданно из ниоткуда и пропадали в никуда. Темное настроение великана гуляло роем болезненных предчувствий и видений по стране. Предчувствия томили. Во все стороны ползла беда.

Чуть слышен говор. Люди осторожны. Кто знает, за кем победа? И лучше промолчать пока. Не всем же быть Катонами и резать правду-матку. Не всем.

Летают, шелестят вместе с ветром негромкие слова. Потому что, хотя и хочется промолчать, но еще больше хочется поговорить. Потому что дальше так жить нельзя и пусть будет, что будет, но нужен нам диктатор, нужна власть, покой и определенность…

– С торгов пускают отечество. Забыты честь и совесть… – хмурится старый воин, рука ищет по привычке рукоять меча и, не встретив ее, пальцы растерянно мнутся, будто только сейчас вспоминая, что нет давно там того, что ищут они.

– Цезарь перешел Альпы, движется на Рим…

– Не тягаться Помпею с Цезарем…

– Помпей хитер. Читал последнее постановление? Теперь кто не в Риме – должности не получит. Надо лично присутствовать.

– Засудят Цезаря, явись он тут без легионов. Катон публично клялся привлечь его к суду…

– Тише! Тише! От Цезаря письмо зачитывают.

Заволновалась толпа и стихла.

«Отцы сенаторы! Пусть буду частным я лицом, сложив с себя все должности и званья. Предстану перед согражданами и буду добиваться чести. Но пусть также поступит и Помпей… – толпа рукоплескала Куриону.

Что тут началось! «С разбойником надо говорить мечом!» – бешено закричал Лентулл, отталкивая Куриона.

– Сограждане! – увещевал Цицерон. – Оставьте Цезарю провинцию и легионы!

– Согласен! – крикнул Помпей и руку поднял в знак одобрения.

– Проклятье соглашателям! – вновь закричали Лентулл и Марцелл. – Забыли, сколько растратил Цезарь!? Как осквернял святыни, пренебрегал знамениями неба и вашими законами! У Цезаря один закон – тирания!

– Помпей! – возвысился над толпой голос Катона. – Неужто ты вновь собираешься повесить себе на шею Цезаря? Тебя избирает народ, не Цезаря!

И перекачнулось настроение черни. «Помпей! Помпей!» – ревели глотки.

Курион и Антоний отбивались от наседавших приверженцев Помпея.

– Нас, народных трибунов, изгоняют силой! Куда вы смотрите, люди! – тщетно кричали они толпе, теснимые со всех сторон. – Позор вам, граждане Рима! – орал Антоний. – Чем вас купил Помпей? Меня бесчестят, народного трибуна, – куда вы смотрите?! – разрывая на себе одежды, Антоний попер на толпу с хрипом, давясь проклятиями. Толпа расступилась, люди избегали его бешено вращающихся глаз. Так покинули Антоний и Курион Форум, провожаемые испугом толпы и улюлюканьем помпеянцев.

* * *

Это утро поэт Марцелл, известный в Риме острослов и злобник – сладко проспал. Он проспал визит к патрону, с которым должен был именно сегодня толкаться по всяким делам. Проспал кредиторов, которым обещал расплатиться утром… «Зато как чудесно я выспался!» – думал поэт, разглядывая мир с непривычным добросердечием. Не рассчитывая на прощение патрона и на его обед, он направил свои стопы к Форуму в надежде встретить своих друзей и, кто знает, быть может, одолжить у них денег. И тогда, тогда плевал он на этот обед, на котором патрону попадут нежную телятину, а ему суждено давиться жесткой, как подошва, старой коровой, да еще в придачу выслушивать литературные испражнения теперешних хозяев жизни, которые в стихах смыслят, как наши свинья в лукринских устрицах, и также к ним относятся… Эх! – возмечтал поэт. – Если деньжонок достану, и Зенофила ко мне расщедрится лаской… О Зенофила! – возмечтал он напевая:

Милая, щедро умею платить за любовь я любовью,

Но и язвящих меня также умею язвить.

Не издевайся же так над влюбленным и будь осторожней,

Чтоб не навлечь на себя гнева тяжелого Муз.

Такие стихи нараспев прочитал и ступил на Форум. Увы, сегодня там вместо прогуливающихся чинно матрон, кокетливых красоток в ярких покрывалах и щеголей – толпа черни запрудила свободное пространство. Пораженный остановился поэт и купил колбаску у толстого галла.

– Чего шумит народ? – поинтересовался.

– Антония с Курионом изгоняют, – сказал колбасник и добавил, вздохнув, – не к добру, все же народные трибуны, а с ними так обращаются…

Откусил поэт кусок колбаски, едва пожевал и выплюнул.

– Ну и дрянь у тебя колбаски! – сердито воскликнул. – Ты чем их набиваешь? Небось, бешеными римскими собаками и самыми учеными ослами: узнаю их ядовитые языки, размолотые в слизь употребленьем…