Schirwindt, стёртый с лица земли

Белла непредсказуема. Самобытная внеш­няя красота и высокий талант редко совмести­мы. как хрестоматийные гений и злодейство. В этом контексте всегда вспоминают прекрас­нейшую Анну Андреевну Ахматову. Но наша лучше.

По сегодняшним компьютерным парамет­рам Белла — монстр: она пишет письма, при­чем авторучкой. Письма эти — наглядный пример изящной эпистолярной словесности.

Однажды я получил от нее письмо из Бот­кинской больницы:

«Мой дорогой, прекрасный Шура!

Зная твое великодушие, обращаюсь к тебе с причудливой просьбой, обещая впредь исполнять любые твои желания, прихоти и капризы, даже если они будут загадочнее моего послания.

Но тебе во мне — какая нужда, а твое ве­личественное и многославное обаяние влияет если не на самого доктора Боткина, то на угодья его больницы — несомненно, о прочих жертвах твоего образа и говорить излишне.

Нижайше прошу: перепиши своей рукой посылаемый мною текст, приложи к нему любую твою фотографию с надписью: «Анд­рею — привет и пожелание наилучших успе­хов». Сему Андрею — пятнадцать лет, а мама его — мой любимый лечащий врач, под чьей нежной опекой я совершенствую несвежее здо­ровье, в оставшееся время пописывая множе­ство вздора, составившего две новые книжки».

И так далее.

Она сердобольна и отзывчива. Любит толь­ко тех, кого любит. Ах, если бы записать все эпитеты, которыми награждала Беллочку по­койная подруга моей мамы Анастасия Иванов­на Цветаева!

Белла монументально смела и стойка. Впе­чатление наивной беззащитности, воздушно­сти и отрешенности от повседневного бытия усугубляет точность хладнокровно-безжа­лостных и подчас убийственных оценок Так, например, рассуждая об опасности грядуще­го, она вздыхает: «Чтоб в нашу безответную посмертность пытливо не проник Виталий Вульф».

Или, когда генерал Лебедь стал губернато­ром, она горестно произнесла: «Бедный Ле­бедь! Теперь ему предстоит пройти путь от Одетты до Одиллии».

Я люблю их нежно, но редко, так как Борис Асафович все время обижается, и поэтому лю­бовь у нас, как мое сердце, — с перебоями.

Эрнст Неизвестный как-то заметил, что если мощность накала лампочки принято изме­рять в ваттах, то мощность таланта следует из­мерять в «моцартах».

Надо успеть сказать слова о Моцартах, ушедших из жизни. Из моей, из жизни народа этой подозрительно сальериевской эпохи...

Слава Федоров... Что это за инопланетянин, посетивший наш сдувающийся земной шарик?

Сел писать и начал фантазировать... Предположим, я не знаком с Федоровым. Не знаю кто он и чем занимается. Мы с женой случай­но свалились ему и Ирэн на голову из вирту­альной действительности. И они нас госте­приимно пригласили к себе в Славино.

Дальше документально. На развилке Дмит­ровского шоссе и какой-то полуасфальтированной дороги нас поджидает, чтобы не за­блудились, серебристый «Мерседес». В нем, на переднем сиденье, — просто невероятная кра­савица лоллобриджидовского типа, а за ру­лем — плотно сбитый мужчина с ежиком во­лос, как будто специально выращенным под цвет «Мерседеса». Разворот... и машина улета­ет со скоростью 140 километров в час. Ну и ас у нее в водителях!

Подкатив к усадьбе, моментально попада­ем к накрытому на веранде столу с натураль­ной водой, натуральной закуской и абсолют­но натуральной водкой. «Водитель» выпивает с гостем, и гость понимает, что функции пер­вого на шоферской профессии не кончаются.

«В путь!» — говорит хозяйка, и «водитель» выкатывает из гаража свежий 750-кубовый мотоцикл. Красавица садится позади в седло, и с той же мерседесовской скоростью мы мчимся по шикарным «троекуровским» владе­ниям.

«Ага! — догадывается гость. — Это ее экспе­риментальное помещичье хозяйство, а мото­циклист — управляющий».

Домчались до молокозавода. Выбегают бе­локрахмальные дамы со свежим творогом, сметаной, молоком, дают с собой. На горизон­те в стиле Коро вырисовывается ухоженное стадо коров. Крахмальные дамы, провожая нас, кланяются «мотоциклисту» в пояс. «Кре­постные, — думает гость. — Хотя нет, общают­ся вольно, смотрят влюбленно и искренне». Подъезжает «газик» с тремя офицерами. Они выходят, отдают честь «управляющему», бла­годарят за что-то, о чем-то просят. «Охрана, — почти уверен приезжий. — А может, и под­шефная воинская часть».