Читаем Считаные дни полностью

Кайя отрывает взгляд от экрана мобильного, и Лив Карин пугается выражения ее лица, так хорошо знакомого и в то же время чужого. И дело не только в том, что она стала по-новому краситься, или в ее упрямстве — к этому Лив Карин уже привыкла, с самого рождения Кайи. Но теперь появилось что-то новое: пухлые губы, резко очерченные скулы, лоб, который словно стал выше, — это лицо юной женщины, ей всего шестнадцать, но тем не менее: прежде всего, перед ней привлекательная молодая женщина — вот что видит Лив Карин и не может объяснить, что же внутри нее так сопротивляется этой красоте.

Взгляд Кайи скользит по лицу матери, прежде чем она невозмутимо произносит:

— Ты как-то ужасно растолстела в последнее время, это что, из-за климакса?

И вот тогда Лив Карин сметает на пол все, что стоит на столе. Чашка с какао, корзиночка со свежей выпечкой, миска с яичницей-болтуньей и тарелка с козьим сыром — она открыла новую упаковку, хотя в старой что-то еще оставалось. Лив Карин смахивает все одним движением, и посуда летит на пол, разбивается с оглушительным звоном, вдребезги, на мелкие кусочки, и носки тут же впитывают растекшуюся по полу влагу.

— Какого черта! — вопит Кайя и так резко вскакивает со стула, что тот опрокидывается у нее за спиной, но уже слишком поздно: огромное пятно расплывается по штанине.

— Ты вообще уже сбрендила? — орет Кайя, хватает со стола оставшуюся аккуратно лежать сложенную салфетку и прижимает ее к пятну на джинсах.

Глядя на дочь, Лив Карин слышит собственное прерывистое дыхание. Затем она обводит глазами кухню, где все происходит совсем не так, как она себе представляла, не так, как планировала. К ножке стула прилип ломтик огурца.

— Чокнутая бабища! — орет Кайя.

Она сует мобильник в задний карман и осторожно, на цыпочках, стараясь не наступить в лужицу какао, направляется к входной двери.

Лив Карин чувствует, как кровь толчками приливает к рукам, и бросается вслед за дочерью.

— Можешь не возвращаться, — бушует она. — Если ты и дальше собираешься так себя вести, можешь вообще домой не приходить.

Кайя лихорадочно натягивает легкие сапожки цвета спелой сливы, и Лив Карин приходит в голову, что надо бы сказать, чтобы надела резиновые сапоги, взяла дождевик и зонтик: в новостях передавали, что в течение почти всего дня ожидается сильный дождь; но она не произносит ни слова, а Кайя, не глядя на Лив Карин, сдергивает с вешалки, тесно забитой одеждой, кожаную куртку, хватает школьный рюкзак и сумку.

— Делать мне больше нечего — возвращаться, — бормочет она себе под нос.

Порыв холодного осеннего воздуха врывается в распахнутую дверь, Кайя с треском захлопывает ее. И самые последние слова, которые они сказали друг другу, остаются висеть в воздухе.

%

Для селфи день совершенно неподходящий. Да и для туристов сейчас не сезон. Юнас стоит на палубе парома, вцепившись в перила, и видит вокруг только разные оттенки серого и голубого.

То, что он должен был увидеть, — то, что ему обещали фотографии, которые он отыскал в интернете, и что, по всей вероятности, в самом деле предстает взору не в такие дни, как сегодня, и, возможно, скрыто теперь плотным слоем тумана, — это нечто совершенно иное: живописный зеленый фьорд, а по обеим сторонам от него ввысь — до самых голубых небес — простираются горы, и, наверное, кое-где еще лежат снежные шапки, создавая экзотический контраст с палящим солнцем, которое, словно на открытке, заливает светом все вокруг.

Его лицо стало влажным от дождя. От резких порывов ветра перехватывает дыхание, и Юнас пытается вспомнить, что заставило его вообразить, будто приехать в эти края — замечательная мысль. На грузовой палубе под ним по соседству с его красным «гольфом» выстроились семь или восемь легковых автомобилей без водителей. Там так и написано — «заглушить мотор и покинуть транспортное средство во время движения парома». Остальные пассажиры расположились в кафе на нижней палубе или подпирают стены в узких коридорах у туалетных комнат, уткнувшись в экраны мобильных телефонов. Юнас проходит мимо них по пути на верхнюю палубу — он единственный, кто рискнул выйти туда в такой дождь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее