Сдаёшься?

Но бабушка-синица, обернувшаяся Бабой-Ягой, Вовку с Шуриком в свой дом не пустила — двумя руками вход загородила. А Шурикин папа подмигнул Шурику и Вовке как ни в чем не бывало и скрылся в недобром доме Бабы-Яги.

Долго ли, коротко ли — только все же возвратился наконец Шурикин папа из дома Бабы-Яги. И надо же было такому случиться, что из несметно богатого ее дома он вынес с собой на свободу одни новые Вовкины варежки. Видно, душа его так разгневалась на Бабу-Ягу, что, кроме Вовкиных варежек, ей ничего не стало угодно.

Вовка взял свои варежки и впереди Шурикиного папы и Шурика побежал к входу — туда, где у стены лыжи оставил — и свои, и Шурика, и Шурикиного папы. А когда подбежал, то сразу увидел лыжи Шурикиного папы, лыжи Шурика, а своих сразу же не увидел. И потом не увидел. Сколько ни искал. Нигде лыж не было. Нигде. И у толстой женщины, которая опять покачивалась на скамейке, спросил:

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно лыж не видели новых? Елки голубые на концах?

И у девчонки в зеленой мохнатой шапке, что конькобежные ботинки сразу на обеих ногах быстро зашнуровывала и еще глазеть успевала по сторонам:

— Извините меня, пожалуйста, вы тут лыж случайно не видели новых? Елки на концах?

Точно так же спросил он у бабушки-синицы — Бабы-Яги, которая, услышав Вовку, вмиг высунулась из своего окошка до самых валенок и грозно завертела головой туда-сюда, сюда-туда — точь-в-точь маленькая птица в чужом дупле.

Так и у всех и ни у кого спрашивал Вовка:

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут… елки голубые…

И даже уже не спрашивал. Потому что если человек спрашивает, он обязательно подождет и послушает, что же ему ответят. А Вовка не ждал, не слушал да и не смотрел ни на кого, — это уже Шурик потом всему классу рассказывал, — а ходил по раздевалке медленно, уставился в одну точку и задавал одно и то же, как сломанная пластинка:

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно лыж не видели новых… — и про елочки какие-то!

И к отцу моему подошел, и ко мне тоже. Тут уж я не выдержал, говорю:

— С ума, что ли, ты тронулся, Вовка? Что ли не видишь — это же просто-напросто я, Шурик? За-ради чего тогда ты мне выкаешь?

А он посмотрел на меня серьезно-серьезно, да и говорит тихо:

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут лыж не видели, новых… — и про елочки!

Тут уж я от смеха чуть не упал. Хотя сейчас-то знаю, что смеяться тогда нехорошо было, мне потом отец так сказал, а по-честному, я и сам тогда знал, что смеяться не надо — лыжи-то новые были, Вовка мне друг, а я почти пионер, — да только смешно до невозможного это тогда у него вышло: смотрит на меня так серьезно и бубнит:

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут новых лыж не видели, елки, елки голубые на концах?

Прямо смех, да и только!

Шурикин папа вместе с бабушкой-синицей — Бабой-Ягой обыскали всю раздевалку и весь гардероб, потом она ставнями дупло закрыла да на большой замок заперла и пошла вместе с Шурикиным папой к директору всего парка. Только от директора всего парка Шурикин папа вернулся тогда вконец расстроенный, потому что директор всего парка ему сказал, — что тоже Шурик рассказывал, а ему его папа дома сказал, вернее, папа не ему сказал, а Шурикиной маме и Шурикиной бабушке, а Шурик в это время как раз в ванной мыл руки, он быстро кран завернул и все услышал, — так вот директор Шурикиному папе тогда сказал: «Сами, товарищ, зеваете».

Ну и катания на лыжах в тот день совсем не получилось. Шурикин папа сам на лыжи не встал да и Шурику не велел — из солидарности, сказал он. Вовка и Шурик как раз такое слово уже знали — кто же в первом классе такого слова не знает? — а вот что оно означает и к чему именно здесь было сказано, ни тот, ни другой не поняли. Ну, погуляли они по парку просто так, ногами, раз, как сказал Шурикин папа, все равно в такую даль уже заехали; Шурикин папа и Шурик с лыжами на плечах гуляли, а Вовка просто так, с пустыми руками. Вовка пустыми руками мог как угодно размахивать. Или прутик поднять с земли. Идти себе и свистеть им по воздуху, чтобы веселее гулять было. Но он руками не размахивал, а через прутики перешагивал. И не то чтобы он руки держал в карманах, вовсе нет. Просто прижал их к себе как-то. И через прутики перешагивал. Будто не видел. Потом в трамвае домой ехали. И никто из них уже не смеялся. Словно и вправду говорят, что если много смеешься, потом непременно плакать будешь. Хотя никто и не плакал. Просто не смеялись — и все.

— Чтобы мама на тебя не очень сердилась, я с тобой пойду, — сказал Шурикин папа, велел Шурику домой идти, а сам пошел с Вовкой.

— Ничего, — сказала Вовкина мать и улыбнулась Шурикиному отцу. — В жизни и не такое случалось. Право слово — нечисти. У ребят крадут.