Сдаёшься?

Женщина остановилась в стае машин — от белого сияния вокруг болело в висках, слепли глаза, — поискала темные очки в сумке, не нашла, наверное забыла дома, и опять, петляя среди машин, пошла к близким уже деревьям за оградой. Но тут представился ей сырой полумрак и прохлада внутри церковки, сохраняемая давней толстой кладкой стен, живой, дрожащий свет свечей перед печальными ликами икон, запах сгоревшего воска, лампадного масла, ладана, запах тлена и нафталина, исходящий от одежды молящихся старух, запах разрушения, запах вечности и покоя. Видела ли она это когда-то во сне или наяву — в детстве, или позже — в кино, или прочла об этом в книгах и только теперь так ясно представила, женщина не знала.

Она повернулась среди несущихся машин и пошла через проспект к церковке. Над темными овальными вверху деревьями, углубленными и возвышенными на три ступени в белокаменный портик, уже видна яркая роспись. Это, должно быть, Распятие и Вознесение. Внизу — розовотелый Христос со спокойным молодым лицом прижался к кресту. Было похоже на то, что немного времени назад, гуляя, он увидел лежащим на земле этот чистый, ладно сработанный крест, прилег на него и заснул, склонив голову и распахнув розовые руки и ноги. На ладони его и босые ступни уселись большие мухи и тоже заснули, а крест потом, шутки ради, поставили вертикально, и чья-то шутка удалась на славу, потому что самым главным в ней было не разбудить уснувшего — Христос остался спящим, и даже мухи с его ступней и ладоней не улетели. Над ним, спящим на кресте, в голубом небе между двух облаков повис старик. Из-под красной одежды старика видно что-то зеленое, похожее на носки. Из-за длинной белой бороды и желтого нимба, похожего на тюбетейку, круглое розовое лицо старика стало еще больше детским и смешным. Таким смешным, какой, наверное, оказалась тогда она, когда, лежа в кружевной оконной занавеске в мамином цинковом корыте, вообразила себя и вправду взрослой отравленной царевной, и когда, перевернув корыто, путаясь в длиннющей занавеске, с ревом удрала со сцены красного уголка, открытого в их послевоенном дворе, приводимом постепенно в кое-какой порядок для удобства жизни, оттого что взрослые, пришедшие на их дворовый спектаклик, почему-то все разом захохотали в этом самом печальном месте пушкинской сказки.

Одна рука старика, повисшего в воздухе, поднята. Жест, означающий — «Внимание! Смотрите сюда!».

По обе стороны уснувшего на кресте и повисшего потом без опоры в небе толпились мужчины и женщины в ярких разноцветных одеждах. Головы их запрокинуты, что, может быть, должно означать их страх или удивление, восторг или покорность, но ничего такого не было видно, а было только непонятно, смотрят ли мужчины и женщины на спящего, на возносящегося, или хотят рассмотреть, что делается за их спинами.

В ярких несочетающихся красках росписи, на благодушном розовом лице распятого на кресте, в будничном жесте седобородого младенца, в его нимбе-тюбетейке ощущается какая-то стыдливая раздвоенность, будто создавалась роспись и в угоду, и вопреки кому-то.

Вблизи стало видно, что темная дверь церковки сработана из крашеных, неплотно пригнанных одна к другой досок. Поднявшись по ступеням в портик, женщина увидела продетый в большие темные кольца двери маленький светлый блестящий замок.

Поперек двери было написано мелом криво и некрупно: «Закрыто. Рестоврация». Буква «о», однако, была перечеркнута крест-накрест зеленым мелом.

Постояв недолго в белокаменной прохладе портика, женщина вышла на раскаленный проспект и, миновав церковку, пошла к деревьям за оградой. Обернувшись, она увидела, что сбоку роспись выглядит совсем не так, что все это бог знает почему пришло ей в голову, что скорее всего это одна из обычных реклам, утративших цель, а значит, и смысл: «Пейте по утрам черный кофе», внизу — белая чашка с черным кофе.

Возлюби ближнего, как самого себя… На кресте румяный Христос, апостолы и ученики, глядящие за свои спины, младенец-старик, повисший между облаками.

Как она попала в это кафе? Мимо нее мчались машины, шли люди. Навстречу ей между белыми столами пробиралась женщина в очень знакомом цветастом платье, с испуганным белым лицом, с темными завитыми волосами. Позади женщины шел загорелый светловолосый мужчина в белой рубашке, с распахнутым воротником и высоко закатанными рукавами. Мужчину она узнала сразу. Но где она видела эту женщину с испуганным лицом, с приподнятыми будто тоже от страха плечами?

Мужчина и незнакомая женщина медленно приближались к ней по узкому проходу между столами. Белых столов вокруг них становилось все больше.

— Здесь тоже приличный кофе. — Этот стертый голос она должна была услышать не за спиной, а там, впереди, откуда шли к ней испуганная женщина и мужчина, двигающий ртом.

Теперь она узнала себя в зеркале, засмеялась, остановилась и, глядя на свое отражение, постаралась удержать ощущение отчуждения от себя.