Сдаёшься?

У мужчины двухцветные волосы. Должно быть, выгорели. Может, и от рождения. Совсем светлые и потемнее. Брови тоже двухцветные. Широкие, густо сходятся на переносице. Получается сплошная линия. Чуть изогнутая. Глаза светлые, прозрачные, простодушные, совсем нестрашные. Из глубины поднимаются смешливые круги, но дна-то все-таки нет. Вот таким же близким, прямодушно красивым показался ей тот белый замок, на другом берегу залива. Вот таким же нестрашным, легко одолимым показался ей тот залив, с каждым камешком, видным на дне, с каждой заметной вертлявой рыбешкой. А когда шагнула с берега вслед за Варькой в его прозрачную воду, то воды в нем сразу же оказалось выше ноздрей, но отступить было уже поздно, потому что белая резиновая шапка красивой Варьки и ее тонкие загорелые руки мелькали уже далеко впереди, а он, ее первый, стоял на берегу, на белом камне, в синих плавках, загорелый и блестящий от воды, словно полированный, и черным цыганским глазом смотрел то на шикарно скользящую по воде Варьку, то на нее, все еще барахтающуюся у берега, смотрел так же, как этот, — слаб'o, дескать, — и, конечно, отступить было поздно. Не надо, не надо было раньше втроем смотреть на розовеющий на восходе и пылающий на закате белокаменный этот замок, не надо, не надо было раньше поддакивать им обоим. «А доплыть-то к замку совсем ничего не стоит». Не надо, не надо и сейчас оглядываться на него, чтобы не видеть быстрого, разбойничьего его взгляда на красивую бесстрашную Варьку, — теперь-то никуда не уйдешь, сейчас надо, надо плыть, сейчас не надо трусить этого огромного, белого с синими полосами на чудовищно толстых трубах наплывающего на тебя парохода, не надо пугаться то появляющейся, то исчезающей впереди своей резиновой шапки, и струй солено-горькой воды, стекающих с волос в нос и в рот, не надо пугаться незнакомого своего то громкого и хриплого, то пропадающего дыхания, и срывающегося боя сердца, сейчас не надо бояться этого чертова белого замка, все время удаляющегося от тебя против всех законов движения, не надо, не надо, не надо, не надо сейчас бояться, потому что все равно бояться теперь поздно.

Но вот впереди показались большие темные прибрежные камни, густо ощетинившиеся ракушками и, наверное, больше чем наполовину скрытые под водой. Варька уже взобралась из воды на колючий камень, и уже порезала об ракушку-иглу ногу, и уже стоит на камне, поджав ногу, как балерина, тонкая и розовая от солнца. И они с Варькой спешат к белокаменному замку — замка с берега не видно, он за горой, — и на белом мелком прибрежном песке Варькина ступня оставляет красные следы, и они сейчас как настоящие исследователи новых земель, бесстрашны и неразлучны, и не тронуты враждой, и распевают свою любимую институтскую песню: «Осторожней, друг, ведь никто до нас здесь не был, в таинственной стране Мадагаскар», — и этот берег озарен солнцем, а тот берег еще в тени, и голоса их так стройно сливаются, и они снова так любят друг друга, что обнимают друг друга за плечи, как на большой перемене в школе, и хотя так в гору не очень удобно, им хорошо идти. И так они идут, пока за горой не появляется та колючая проволока в несколько рядов на кривых столбах, те два огнетушителя на сияющих свежевыбеленных стенах мазанки, пока не выходит та тетка в красном платке и с ружьем и не кричит им: «Куда вас черти несут, плывите отседова разом, здесь зона запретная и море запретная тож!» — и тогда они с Варькой сбегают разом с горы на берег, спускаются в море по ощерившимся камням и плывут «отседова», уже не оглядываются, чтобы подождать друг друга, потому что тот берег уже освещен солнцем и видно, что он все еще стоит на камне; и камень, на котором он стоит, и он — розовые от солнца, и, конечно, он хочет, чтобы она, а не Варька, приплыла первой, а может быть, хочет, чтобы Варька, потому что Варька ведь тоже старается изо всех сил, и кто может знать, чего он хочет, но она торопится плыть, хотя уже так устала, что думает, не лучше ли остановиться, потому что все равно этот залив бесконечен, и еще думает о том, что хорошо бы сейчас на том белом камне вместо него оказалась в своей смешной старомодной шляпке мама, — ей-то было бы все равно, кто из них доплывет первой, лишь бы доплыли, а если первой приплывет Варька, все равно мама будет любить только ее.

На берегу никого нет. Возле солнечного, розового камня — две аккуратные горочки сложенной ими одежды. На камне — темные следы его босых ступней.

И против всех оптических законов, как лихое наследство его, ушедшего от нее и еще разделившего на всю жизнь их с Варькой, на далеком берегу перед сияющим замком стали видны два красных огнетушителя на белой стене и редкие ряды колючей проволоки на кривых столбах…