Сдаёшься?

Но незнакомая женщина уже обернулась собственным ее отражением. привычным и малозаметным, и она, не сумев больше взглянуть на себя придирчивыми глазами посторонней, не смогла вспомнить, что думала о себе секунду назад.

В зале кафе — бело, несолнечно и прохладно. Зал очень длинный, высокий и узкий. Зеркальная стена, оказавшаяся напротив входа, делала зал еще длиннее, выше и уже. Высокие окна — все по одной стене в очень длинном, удвоенном зеркалом ряду — завешены белыми, густо драпированными шторами. Столы, выстроенные в несколько ровных, очень длинных, вытянутых отражением рядов, покрыты белыми скатертями. На каждом столе высокая узкая ваза с цветущей веткой белой сирени. Белые грозди цветов сирени и белые вазы сливались с белыми стенами кафе и скатертями, и зеленые ветки с листьями «сердечком» стояли в воздухе. Под высоким потолком, медленно и беззвучно кружились в очень длинном ряду белые лопасти вентиляторов.

От белых штор, стен, скатертей, от светлых каменных плит пола, испускающих влажный тяжелый холод, тянущий по ногам, от висящих в воздухе веток сирени, от тихого ветра вентиляторов — от всего белого, длинного, прохладного, умноженного и сгущенного зеркальной стеной, — в кафе, казалось, стелется утренний густой туман. Мужской голос тихо, будто каждому на ухо, пел на незнакомом языке. Непонятные слова звучали ласково и спокойно. Наверное, он пел о любви. О счастливой любви, о чужой любви, которая казалась ему счастливой.

Женщина стояла в узком проходе между столами. Мужчина стоял рядом. Он держался за спинку стула и смотрел на женщину. Их двойники неподвижно стояли в несуществующем, зеркальном пространстве. Между белыми пустыми столами из глубины зала к ним медленно приближалась официантка. Другая такая же официантка удалялась от них спиной в отраженный зал. Белые платья обеих официанток пропадали в белом сумраке кафе, и тогда казалось, что над столами движутся отдельно четыре голые розовые полные руки и две головы — одна с оранжевыми губами на розовом лице, другая — сплошь в завитках желтых волос.

Официантка, двигающаяся в действительном пространстве, вошла в проход между столами, облеклась в свое большое тело, остановилась, перекрыв свой двойник, и уставилась на мужчину. Ее полные руки, грудь и большой живот под платьем дрожали. Не взглянув на мужчину, женщина села за стол. Мужчина сел рядом.

— Две чашки кофе, — сказал он, не отводя взгляда от лица женщины, — и бутылку шампанского.

Официантка медленно разворачивалась, чтобы уйти.

— Шампанского не надо, — сказала женщина.

Официантка разворачивалась, чтобы остаться.

— Надо или не надо? — спросила официантка.

— Надо, — сказал мужчина.

— Не надо, — сказала женщина.

— Так надо или не надо? — спросила официантка.

— Надо — не надо, — сказали мужчина и женщина.

Официантка вздохнула; развернулась и медленно поплыла через зал, по частям растворяясь в тумане.

Женщина смотрела на плывущие над столами две головы официантки. Она чувствовала, как не отрываясь смотрит на нее мужчина.

Официантка вернулась, поставила перед ними посуду, кофейник и бутылку шампанского.

— Открыть? — спросила официантка.

— Нет, — сказал мужчина.

Не отводя взгляда от лица женщины, он накрыл бутылку салфеткой, тихо вынул пробку и разлил вино в бокалы. Зашипела и косматою белою с синевой шапкой поднялась над узким бокалом пена. Женщина подняла бокал и отпила из него.

За узорчатым морозным оконцем кружит, кружит снежинки ветер, но не укладывает их на землю, а уносит вверх, к невидному из окна небу. За окном — бледный свет зимнего солнца. Откроешь форточку, вдохнешь — и веселыми иголками покалывает губы, язык, нёбо, а щеки горят, а внутри, как от быстрого бега, жарко. Хорошо смотреть на морозную вьюгу из натопленной светелки.

Зашипела и кудрявой шапкой нависла над краем бокала пена.

Под разрисованным морозом окошком намело за ночь легкие высокие сугробы, и проехал кто-то мимо в низких санях, в тулупе, отороченном белым мехом, в белой высокой шапке, черноволосый и смуглолицый, как цыган, и рассмеялся раскатисто, басом, и притишил свой смех, и показал белые-белые зубы, и весело и смешно ей стало, и показала она язык чернявому вслед, его разгульному смеху и побеждающе быстрой езде.

Мужчина придвинул к женщине раскрытую пачку сигарет. Женщина затянулась сигаретой.

И в утреннем тумане по рыжей песчаной дороге от заднего окна машины поехало то дальнее, оловянное озеро, невысокая трава по его берегам, примятая; там, на месте привала, пустые консервные банки, сваленные вместе с бумагой в неглубокую яму возле дороги, колышки от двух палаток, вбитые в кромку озерного берега, облетевшие одуванчики по краям рыжей дороги, черный круг прогоревшего костра, головешки, разбросанные округ него, и одна, все еще дымящаяся в центре его пепелища, и в раскрытые окна машины, и в это белое кафе медленно вполз запах той последней сизой свечи дыма — горький и приторный запах, который навсегда остался для нее запахом счастья, сразу ставшего прошлым.