Сдаёшься?

Алла(звонит по телефону). Сашук! Оказывается, не убили? Живой? Вот так детектив! Всю ночь потерял, поздравляю. Слушай, у нас тут опять с Лехой чего-то спор вышел… ну, никак не можем прийти к согласию уже пятнадцать лет… вот, например, если кто-то едет по шоссе и что-то видит возле самой дороги… будто коза, а потом оказывается, это не коза… в общем, сколько это? Да нет, не штраф за козу, а если это кто-то, ну, не коза, нет, он, который ехал, не сбивал, просто подумал: коза — и разглядывать не стал. Угу… угу… угу… Поняла. Спасибо… Преступление против жизни и здоровья личности. Статья сто двадцать седьмая — оставление в опасности. Неоказание лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии, необходимой и явно не терпящей отлагательства помощи, если она заведомо могла быть оказана виновным без серьезной опасности для себя и других лиц, либо несообщение надлежащим учреждениям или лицам о необходимости оказания помощи наказывается лишением свободы на срок до двух лет… Ну, кладем по минимуму — по два нам обоим.

Алексей Никонорович. А тебе-то за что? Ты же меня просила остановиться.

Алла. Но ведь я тебя должна была уговорить, в крайнем случае на тормоз нажать.

Алексей Никонорович. Нет, нет, ты меня уговаривала, я так и скажу на суде — и я думал, что коза, а жена меня уговаривала посмотреть ее, а я жены на послушал, — и, если надо, сам за все отвечу. Клади мне — два. Сколько набежало?

Алла. Одиннадцать.

Алексей Никонорович. Многовато. Вернусь — шестьдесят один минет. Могу и не вернуться, ведь у меня еще гак в кармане.

Алла. Какой такой гак? Это что за гак? Гак — это по-украински, что ли?

Алексей Никонорович. По-украински. Держи звезды. Ну здесь, кажется, все.

Алла. Вон фонарик…

Алексей Никонорович. Ну, фонарики в последнюю очередь — они ведь вокруг ствола заверчены.

Алла. Вроде бы мы кругом виноваты. С дачей — неладно, с машиной — тоже, с гаражом. Если захотят только, все отобрать могут. Разве вот квартира только — тут уж никто не подкопается.

Алексей Никонорович. А вот именно здесь следовало бы.

Алла. Что ты хочешь сказать?

Алексей Никонорович. А то хочу сказать, что ты последние дни моей сестры из-за этой чертовой квартиры в муку превратила.

Алла. Это почему же?

Алексей Никонорович. Так когда ты обмен затеяла? Когда я тебе сказал, что у нее обнаружен рак.

Алла. А кому было бы лучше, если бы ее квартира пропала? В конце концов, это и твоя квартира — ты сам дурак, что оттуда выписался: это отец вам на двоих оставил, а я дура была, что тебя в свою четырнадцатиметровую прописала.

Алексей Никонорович. Так ты же всегда ненавидела мою сестру, называла ее штырем и старой девой!

Алла. Ну и что?

Алексей Никонорович. А она-то ведь знала, что ты ее ненавидишь, и, когда ты решила с ней меняться, она ведь все поняла!

Алла. А ты почем знаешь? У раковых больных другая психология.

Алексей Никонорович. У каких, может, и другая, да она-то все поняла.

Алла. Ну и что, зато ей уход был домашний обеспечен. Чего бы она одна валялась.

Алексей Никонорович. Такой был уход, что она через месяц в больницу запросилась. Да ты же ее через месяц в больницу пристроила.

Алла. Да, потому что Ладушка ее бояться стала, она к тому времени знаешь, какая страшная сделалась — кости, обтянутые темно-желтой кожей. Это больные с раком поджелудочной железы всегда, говорят, особенно страшные перед смертью. Даже в гробу она была еще ничего себе, а вот за месяц до смерти…

Алексей Никонорович. Ты и в больницу, мне сказали, перестала ходить к ней. Тебе звонила, ты говорила, что придешь, и не ходила. А ее поить надо было, переворачивать — у нее пролежни сделались.

Алла. А я не могла! Не могла я ее видеть — меня рвало. Я ей передачи носила, а видеть ее не могла, хоть зарежьте меня.

Алексей Никонорович. Передачи сестры съедали. При раке не едят, ты знаешь. Ей твое внимание нужно было, твоя благодарность, она покоем своим пожертвовала ради нас, квартирой, как бездомная, в больницу пошла умирать.