Сдаёшься?

— Старая дура! Ах, старая дура! — говорила она вслух своему отражению. не переставая смеяться. — Вот ведь нашлась Джуль… ха… Джуль… ха… ха… Джульетта! Ха-ха-ха! В сорок лет ей подай любовь с первого взгляда. Ха-ха-ха! Никогда, никогда бы он не поступил с тобой так, будь ты… ха… будь ты хоть немного… ха-ха… хоть немного моложе… ха-ха-ха! Несмотря на все свои ухищрения, ты всего лишь… ха… всего лишь… ха-ха… старая дура с желтым лицом, морщинами возле рта и усохшими ногами… ха-ха-ха!.. Он пробовал, я знаю, он очень старался полюбить тебя, и он совсем не виноват, что ты оказалась такой… ха… такой… ха-ха… такой старой… ха-ха-ха-ха-ха… — И она еще долго громко смеялась в пустой квартире, стоя перед зеркалом. Потом, все еще глядя на себя в зеркало, она заплакала. Плакала она тоже долго. Потом не раздеваясь легла на диван и сразу заснула.

Она проснулась через три дня утром. В незашторенное окно било солнце. Она сразу позвонила тете, от которой конечно же утаила и свой отпуск, и свой отъезд (ведь о том, чтобы поехать в этот отпуск на дачку, не могло быть и речи, а старая, беспомощная без нее тетя, узнав, что дело-то шло не к к о н ь к у и даже не к приданому, а всего лишь к о б ы к н о в е н н о м у курорту, могла разобидеться на нее насмерть, и потому она собиралась написать ей уже с юга что-нибудь о горевшей путевке, — в общем, тогда, когда обижаться на нее стало бы все равно поздно). К счастью, тетя оказалась дома: как раз вчера вечером из-за сильного ветра вернулась с дачки, и, не давая тете опомниться, ничего не объясняя и не пускаясь в разговоры, сразу — с места в карьер — попросила одолжить ей ненадолго денег «для одного дела», а если у нее самой нет, то хотя бы и у соседей — «да, да, пока секрет!» — немного попросила, как раз столько, чтобы можно было скромно дожить оставшиеся отпускные дни, не появляясь в поликлинике. Затем, с аппетитом разгрызая засохшую булочку, которую обнаружила в ящике кухонного стола, она разыскала в шкафу свой старый выцветший ситцевый купальник, в котором в жаркие дни работала на проклятущем садовом участке, надела голубые брюки — к счастью, не уложила и их в дорогу! — старый свитер и плащ, сунула купальник и чистое вафельное полотенце в свою старую сумку и, несмотря на ветреную осеннюю погоду, отправилась на ближайший городской пляж.

Да, да! Она будет купаться и загорать, она будет ждать солнца, загорать и купаться каждый солнечный день! Да-да, она не пропустит ни одного солнечного дня! Дай только бог, чтобы солнечных осенних дней было в этом году побольше, — ей надо прийти на работу загорелой, веселой, окрепшей, чтобы сказать всем, что ее путешествие на юг было прекрасным!

Следы в веках

Сева Венценосцев, актер третьей категории Н-ского городского театра, в один из первых весенних дней шел по главной улице Н-ска в заграничной оранжевой, сильно поношенной куртке, выменянной им у героя-простака Тетерина на японские, почти новые, плавки, и напряженно глядел по сторонам. Сева был тончайшим знатоком и неутомимым собирателем женской красоты. В своем узком и тесном гостиничном номере, куда он был снова недавно водворен из надежной жэковской комнаты своей творческой подруги, а также гражданской жены второй инженю-драматик Доброхотовой (водворен усилиями двух немолодых нервных супругов — актеров Н-ского театра, членов местного комитета, поселившихся незадолго до того в квартире через нетолстую стену и не вынесших искренней манеры Доброхотовой выяснять отношения), хранил Сева некий потайной альбомчик. Альбомчик этот содержал единственную в мире ценнейшую коллекцию фотографических портретов н-ских юных красавиц с дарственной надписью от каждой крупными, усердными буквами на обратной стороне: «На долгую память Севе Венценосцеву от…» — ниже шла приписка печатными буквами, принадлежащая уже самому Севе и содержащая: в первой строке — имя, отчество и фамилию красавицы, ниже — ее адрес в девичестве, еще ниже — год рождения и — через черточку — год отъезда ее из Н-ска. Да. Такова была печальная действительность Н-ска: едва юные н-ские красавицы скидывали переднички и заменяли потертые сестринские портфельчики потертыми сестринскими сумочками, как тотчас в новой парикмахерской на площади они оставляли свои косички, оставшиеся волосы перекрашивали в обратный врожденному цвет и навсегда исчезали из Н-ска с военными, командированными или с просто транзитными мужчинами. Но как голые ветви тополей, корчащиеся над тротуарами главной улицы Н-ска долгими зимами, каждой весной, сощелкнув с себя грубую кожуру почек, покрывались остренькими блестящими, новостью пахнущими листочками, так и подросшие за зиму девочки Н-ска, сбросив с себя робость, ехидство и вертлявость, каждою новой весной плавно прогуливались по главной улице Н-ска, выставляя всем напоказ свою новорожденную красоту. И поэтому каждую весну Сева Венценосцев был вынужден выходить на свою большую прогулку.