Сдаёшься?

— Ну и пусть сочиняет, — тихонько сказала Люся, — раз у нее так хорошо выходит.

— Ничего подобного, — сказала, хихикнув, Козлова. — Она просто берет в библиотеке книжки и зазубривает их наизусть.

— Ну а тебе-то что, — сердито сказала Римма Найденова, — если нам всем интересно слушать? Не хочешь слушать — не слушай, а нам не мешай.

— Без сказок и спать неинтересно, — сказала Аллочка Перова — хорошенькая кудрявая девочка, черноглазая, с ямочками на щеках. — А дальше, Танечка, что было?

Но Таня уже давно лежала с головой под одеялом и сопела так громко, чтобы Люся Смирнова, кровать которой была рядом с ее кроватью, почти вплотную, услышала, что она спит.

«Русалочка» Андерсена была ее любимой сказкой, в первый раз ей рассказала ее тетя Валя; только рассказала с хорошим концом, будто бы принц в конце концов женился на русалочке, а когда Таня достала с полки книжку и прочла ее сама, то узнала, что в сказке все случалось очень грустно, и от этого сказка показалась ей еще красивее, и она действительно выучила всю сказку наизусть, и «Дюймовочку», и сказку о Ели, и сказку о Снежной королеве, и еще из других книжек — «Маленький Мук» и «Карлик Нос», «Черную курицу» и еще несколько сказок. Никто не задавал ей этого, просто ей самой так хотелось; и еще у нее очень хорошая память: прочтет сказку два раза — и уже всю помнит наизусть.

В то лето она рассказывала девочкам эти сказки, когда они ее просили, а просили они ее каждый вечер, после того когда Зорин прохрипит на горне одну строчку, которую он умел, — «вставай-вставай», и еще раз — «вставай-вставай», и вечером это, конечно, означало не «вставай», а «ложись», но ничего другого у Зорина на горне почему-то не выходило, и тогда все бежали умываться, быстро раздевались и ложились в постели, и обязательно просили ее рассказать сказку, — и Таня уже рассказывала девочкам не одну сказку, не целиком за вечер, конечно, а постепенно, с продолжением, и некоторые даже по два раза, а вот «Русалочку» — самую любимую свою сказку — рассказывала в первый раз.

Таня, продолжая громко сопеть, снова пошевелила в кулаке запиской. Под одеялом было слышно, как записка слабо зашуршала, словно ответила: «Не волнуйся, Таня, я здесь».

— Дальше, Цветкова! — шумели девочки.

Девочек в спальне для старших было двадцать шесть, и когда говорили все, то шум мог, наверное, быть слышен ночной воспитательнице Ольге Николаевне, сидящей в коридоре на первом этаже у малышей, и кого-нибудь могли наказать — вызвать к Андрею Петровичу, директору детдома, которого боялись не только все девочки, но даже старшие мальчики.

— Тихо, девочки! — шепотом выкрикнула Люся. — Она уже спит. Давайте спать.

— Не спит, а притворяется, — сказала громким шепотом Козлова.

— Хватит нам детских сказочек про принцев и русалок, — сказала Надя. — Мы в первом классе, что ли? Я вот в этом году курсы машинописи кончу. И лично мне больше нравится читать Ги де Мопассана. Кто из вас читал «Маленькую Рокк»?

Девочки притихли. Мопассана никто не читал. Мопассана Берта Бруновна даже старшим девочкам из библиотеки детдома не выдавала.

— А про что это? — хихикнув, спросила Козлова.

— Бруснигина, расскажи! Расскажи, Надя! Ну, Наденька, ну пожалуйста! — наперебой загалдели девочки.

— Я уже не все помню, — сказала наконец Надя, наслаждаясь своей победой и хвастаясь ею перед Таней; о, она очень умная, эта Надя, даже по ее голосу было слышно, что она просто уверена, что Таня не спит. (Таня невольно сжала крепче кулак с запиской, как бы боясь, что Надя может догадаться и о ней.) — Я у мачехи читала. Она ее от меня на шкаф прячет. Но я ее уже давно и даже несколько раз читала. В общем, там про то, как один старик сделал это с маленькой девочкой.

В спальне стало так тихо, что стало слышно, как ноет комар. Таня даже сопеть забыла. «Гадкая, — думала она про Надю, все крепче и крепче сжимая записку. Ногти ее уже впились в мякоть ладони, но она не чувствовала боли. — И мачеха твоя тоже гадкая, раз такие книжки держит у себя дома».