Сдаёшься?

— Он, — сказала громким шепотом Надя, — он всегда к нам по ночам приходит. А я знаю, из-за чего!

— Из-за чего, из-за чего, Надь, Надя, Наденька? — зашептали со всех сторон девочки.

— Из-за Аллочки, — отвечала Бруснигина, — он в нее влюблен.

Девочки захихикали.

— Вот еще! — тоненько сказала Аллочка.

— А чего это он тебя одну за папиросами посылает?

В директора детского дома Андрея Петровича — сурового грузного мужчину лет пятидесяти, с тяжелой нижней челюстью и металлическими зубами, — до приезда Глеба Огнева были, как узнала Таня, влюблены все девочки старшей группы, и сбегать ему в городок за два километра за «Беломором» считала бы счастьем каждая девочка, но он действительно просил одну Аллочку.

— А знаете, почему он в нее влюблен?

— Почему, почему? — зашептали девочки.

— А у нее груди большие.

Таня больше натянула на голову одеяло. «Фу-ты! Что за гадкая эта Надя! — подумала под одеялом Таня и накрыла записку сверху ладонью, как мотылька. — Как противно у нее все выходит. При чем тут груди? Просто на лицо Аллочка очень хорошенькая, и на садовом участке работает, и танцует неплохо — разве этого мало, чтобы влюбиться? И потом, почему Андрей Петрович должен быть непременно влюблен? Разве он вроде Васьки Федорова, который только и думает о девчонках и нигде не дает прохода Аллочке, так что она даже плачет?» Но спорить с Бруснигиной глупо — это она уже знает, — только переругаются все в спальне. Господи, да когда же все наконец угомонятся? Да сегодня, кажется, и вовсе не заснут.

Некоторое время скрипели пружины кроватей, все ворочались молча, каждая устраиваясь поудобнее; но вот замолчали и пружины и стало тихо, потом со всех сторон послышалось сопенье.

— Тань, а Тань, — прошептала Люся Смирнова над самым ухом. — Тань, ты спишь? Что было дальше с русалочкой?

Таня старательно засопела. «Сначала Надьку слушала, а теперь „Русалочку“. Она так громко сопела до тех пор, пока не услышала ровное сонное дыхание Люси. Тогда Таня высунула голову из-под одеяла, — в спальне со всех сторон слышно посапывание, всхрапывание, кто-то бормотал во сне, — осторожно опустила на пол одну ногу, — вокруг по-прежнему посапывание и всхрапывание, — тогда она спустила на пол другую ногу и огляделась. Прямо в спальню светит луна. В свете луны серебрятся белые покрывала на спинках кроватей. Девочки спят. Римма спит на спине, руки под голову — по всем правилам; Аллочка свернулась калачиком, обе ладони под щекой и забавно чмокает во сне. Таня сует ноги в сандалии, натягивает халат, на цыпочках, чтобы не зацепить одеяла, проходит между тесно составленными кроватями, тихонько открывает дверь и начинает осторожно спускаться по лестнице. «Если Ольга Николаевна и выйдет из комнаты — сверну в уборную», — подумала она. Вышла в сад. Тихо и тепло было в саду. Еще белее казались под луной белые цветы на клумбах и березы, и еще чернее — невысокий забор, тесные стволы высоких сосен и черные тени от них. Трава, цветы и деревья оцепенели, все замерло вокруг, словно в зачарованном царстве из сказки Перро. Сладко пахло цветами. За дачей горел высокий фонарь. Сам фонарь был хорошо виден.

Таня быстро побежала по песчаной дорожке, потом по узкой, заросшей травой, — покрытая вечерней росой трава холодом обдает ноги выше колен, — она добежала до низкого забора в дальнем углу территории детского дома, разжала кулак и осторожно развернула взмокшую от пота записку. Из-за поворота шоссе вдруг с грохотом вырвались два ослепительных глаза. Зажав записку в кулаке, Таня присела в траву. Трава замочила ей плечи, шею, стекла под воротник за халат. Мимо нее по шоссе с грохотом промчался грузовик. Два красных огня сзади грузовика долго были видны над темным прямым шоссе. Таня встала, аккуратно расправила записку и при свете луны в третий раз за сегодняшний вечер прочла: «Я хочу с тобой дружить. Глеб». Написанные карандашом, кое-где уже стершиеся буквы стояли далеко одна от другой; буквы были неровными, с завитушками и росчерками и наклонялись в разные стороны, словно каждая из букв танцевала свой собственный веселый танец. Таня посмотрела в светлое мерцающее небо и среди мелких северных звезд прочла: «Я хочу с тобой дружить. Глеб». Убедившись, что она помнит каждый росчерк, каждый наклон каждой буквы, Таня разорвала записку на мелкие кусочки, взяла прутик, выкопала глубокую ямку, аккуратно уложила в нее бумажные крошки и присыпала ямку землей — хранить в кармане платья, или в спальне в тумбочке, или под подушкой такую записку было опасно — она могла попасться кому-нибудь на глаза, и тогда бы ей не поздоровилось: не только каждая девочка старшей группы, но и малыши знают, что получать от мальчиков записки стыдно. Теперь записка была надежно спрятана от чужих глаз.