Сдаёшься?

В первые дни приезда на дачу детдома Надя Бруснигина — тонкая и невысокая, с темной, по-взрослому стриженной головой, перевязанной красной лентой, с узкими черными дерзкими глазами — показалась Тане необыкновенной, сказочной, похожей на маленькую разбойницу из «Снежной королевы» Андерсена; ей показалось, что Надя совсем не злая, а только хочет казаться такой; и то, что у Нади была мачеха, о которой она часто говорила, но которая ни разу не приехала к ней до сих пор в день посещения, усиливало впечатление о ней Тани как о какой-то сказочной героине. И то, что позже она узнала, что Надя старше ее и что учится она не в школе, как остальные девочки из детдома и как сама Таня, а на курсах машинописи, и что в этом году она получит место в общежитии и еще до Нового года уйдет из детдома. Что у Нади лежат в тумбочке возле кровати черные сатиновые блестящие нарукавники, которые она надевает, когда печатает на машинке, чтобы не продырявить, как она говорит, рукавов платья; то, что таких нарукавников нет ни у кого из девочек, и Надя часто достает их из тумбочки, раскладывает и расправляет на кровати, но никогда никому не дает примерить; то, что она носит яркое красное платье в белый горох, не похожее на платья других девочек; то, что она так туго ушивает его в талии, что платье обтягивает ее так плотно, что едва не лопается по швам. Все это наполняло Таню чувством благоговения к ней, и повсюду — на линейке, на ужине, на прогулке — она издали с восхищением следила за ней. Та же ее словно не замечала. Не замечала до тех пор, пока Таня не начала рассказывать девочкам после отбоя сказки, рассказывать наизусть, без одной запинки, и пока притихшие девочки не стали вместе с Таней плыть по морям, взбираться на горы, блуждать в волшебных лесах, влюбляться в прекрасных принцев и вместе с добрыми феями всегда побеждать в конце. Наде это почему-то не понравилось. Надя, а скоро и Козлова с ней перебивали Таню все время и смеялись.

И хотя остальные девочки на них сердились, Тане все труднее и труднее становилось рассказывать после отбоя свои сказки. Особенно с тех пор, как в детдоме появился Глеб. «Раз так — не надо было и начинать любимую сказку „Русалочку“, — думала под одеялом Таня и все сжимала в кулаке записку; записка стала липкой от пота, и Таня немного разжала кулак, испугавшись, что она совсем промокнет и нельзя будет разобрать ни слова. — Надо было сказать, что я не знаю больше сказок. Пусть слушают Надьку».

— Надь, — спросил от второго окна тоненький голосок Аллочки Перовой, — а разве так бывает?

— А как же, — уверенно отвечала за Надю Козлова, — раз во взрослых книжках пишут. Это вам не детские сказочки.

Девочки затаили дыхание. Теперь было слышно, как громко сопит Таня.

— Там даже специально в предисловии говорится, что этот Ги всегда писал одну только правду, а вранья очень не любил. Он это все из своей жизни описал, — сказала Надя.

— Он сам и был тот старик? — дрожащим шепотом снова спросила Аллочка.

— Вообще-то в предисловии говорится, что он умер не старым, — ответила Надя.

Так как же, если он не старик и не девочка, как же он из своей жизни? — не отставала Аллочка.

— Господи, ну и дуры же вы, девчонки! — хихикнула Валя Козлова. — Ну из своей жизни или из жизни своего брата — какая разница? Во взрослых книгах то, чего не было, не напишут. Это вам не сказочки для детишек!

— Да как же он мог узнать, что у его брата было, — не унималась Аллочка, и все засмеялись, — или это при нем было?

— Да замолчи ты, Перова, — сказала Надя, — может быть, он сам ему все рассказал.

В спальне опять стало тихо. Слышно было, как сопит Таня.

— Там и про суд есть, — сказала Надя, и в голосе ее слышалось торжество. — За такие дела даже судят.

— Как интересно, — сказала Козлова.

— Надя, Наденька, расскажи, — послышалось со всех сторон.

— Завтра все вспомню и расскажу.

— А интересно, как он это сделал? — спросила Валя Козлова.

— Как все, так и он, — сказала Надя.

«Козлова тоже гадкая, — подумала под одеялом Таня и разжала кулак, выпустив записку, как мотылька, под подушку. — Вечно она к этой Бруснигиной подлизывается, подлиза и есть. Лиза-Подлиза».

— Как вам не стыдно, — сказал от первого окна низкий голос Риммы Найденовой, — о чем разговариваете. Может быть, Петрович под дверью стоит.

В это время и правда стало слышно, как под чьими-то осторожными шагами поскрипывают половицы деревянной лестницы, ведущей на веранду второго этажа, где была спальня старших девочек. Потом шаги послышались по коридору, кто-то встал и замер у двери.

— Тише! — шепотом сказал кто-то.

Но все девочки и без того молчали и не шевелились. Таня стала даже тише сопеть. Потом шаги стали удаляться по коридору, на разные голоса заскрипели деревянные ступени лестницы, и все затихло.

— Я говорила, девочки, что Андрей Петрович все слышал, — шепотом сказала Найденова. — И как только не стыдно!

— Ничего он не слышал, — шепотом отозвалась Козлова. — Когда он подошел, мы уже замолчали.

— Может быть, это совсем не он был, — тоже шепотом сказала Аллочка, — а Ольга Николаевна.