Сделай ставку - и беги. Москва бьет с носка

- Даже не знаю, что теперь делать, - она обреченно посмотрела на отмалчивающегося Негрустуева. Антон, прислонившись к косяку, снисходительно улыбался обычной своей насмешливой улыбкой.

- Вы не понимаете! - Вера Павловна рассердилась. - Я еле разыскала ваш адрес. Пришлось врать! У меня, между прочим, дочь из школы наверняка пришла, сидит некормленная. А я тут по подвалам каким-то! И - оставьте эту дешевую улыбочку!

- Да это я так...нервное, - Антону было как-то тепло смотреть на эту неказистую женщину, которая нервничала, путалась, сердилась по-женски, оттого что понимала свою вину. - Вам-то понравилось?

- Мне? - Вера Павловна сбилась. - Мне было очень интересно. Много, конечно, спорного... Господи, да при чем тут? Вы не понимаете... Антон, у вас, кажется, мама. Только это надо срочно. Пока не успели дать ход.

- Да Бог с ним, пусть дают, - при упоминании матушки Антон поморщился. С проблемами марксистской политэкономии она у него как-то не увязывалась. - На самом деле, если экспертиза - это даже хорошо. Потому что для меня самого не всё ясно. Там у меня есть несколько мест, я бы в самом деле хотел это как-то на слух. Тем паче за это время еще кое-что накропал. Вот...

Антон разгреб ворох книг на столе, отчего крайние стопки посыпались на пол, выудил клеенчатую тетрадку.

- Вот она, родимая. Здесь кое-какие дополнительные аргументы... - он повернулся и - осекся. Вера Павловна плакала. Спазм жалости перехватил ее горло. Пытаясь сдержать всхлипы, она беззвучно вздрагивала. Полные слез глаза расширились. "Аргументы у него! - бормотала она. - Ну, дурачок ведь. Юродивый". - Почему, если не как все, так обязательно юродивый? Я осмыслить хочу. Понять, для чего я есмь. Вот вы в детстве о чем мечтали? - Я? Портнихой стать. - А чего не стали?.. Вот так почти все, - бежим от себя. А может, в той, детской мечте и проглядывался смысл Вашего существования? Вы понимаете? Она ничего не понимала. Она просто его не слышала. От волнения она раскраснелась и оттого сделалась вдруг привлекательной. И Антон не мог больше смотреть на нее как на преподавательницу. Была смятенная женщина, которую хотелось утешить.

- Ну не надо. Не надо же! - Антон неловко провел пальцем под ее глазом, желая вытереть стекшую на щеку капельку. И будто тем разрушил плотину. Слезы побежали по лицу, она зарыдала. - Вы, оказывается, красивая, - поразился Антон.

- Да что Вы такое говорите? Какая же я красивая, - не зная, куда спрятать опухающее лицо - которое вот-вот станет от слез совсем некрасивым, она спрятала его на плече замершего Антона. - И потом - поймите, я предала вас. Невольно, но предала. И еще предам. Потому что - семья, и теперь уже пути назад не будет. Простите же, ради Бога, Антон!.. Простите, да?!

Она вскинула голову и натолкнулась на его губы, откровенно ищущие ее губ.

- Да что вы? Как можно? Даже не думайте, - вскинулась Верочка, безуспешно пытаясь отодвинуться. Но вместо этого ее все сильнее вжимало в него. И сильные руки откровенно ощупывали ее.

- Не смейте! Да что вы, с ума сошли? - бормотала она, стараясь вызвать в себе возмущение. - Негрустуев, прекратите. Я ж совсем не за этим. Я - предупредить, извиниться... У меня семья. Муж - командир взвода. Он хороший, только пьет, потому что не выдвигают. Я никогда, вы понимаете...Да прекратите же! Боже! Вы мне годитесь в... племянники.

Она как-то ослабела. И даже с ужасом почувствовала, что губы сами ответили на поцелуй, а тело начало предвкушающе обмякать. Она, конечно, слышала от подруг, что так бывает. И делала вид, что хорошо это знает. Но на самом деле ни разу не испытала ни с мужем-комвзвода, ни еще с одним.

А здесь всё как-то произошло внезапно. Так жалко стало неухоженного этого правдолюба. Так его захотелось утешить и утешиться самой. И - она обмякла.

В конце концов она и пришла за прощением.

* На другое утро Григорий Александрович Суханов, прихватив крамольную тетрадь, отправился в ректорат. Ректор, как и все, побаивался Григория Александровича, а потому с ним дружил. Суханова он принял без очереди, понял всё с полуслова и согласился - "дело надо замять в зародыше". "Идеологические" бури были опасны для всех. Особенно теперь, в смутные перестроечные времена, когда невозможно предугадать, чем всё обернется. Нельзя находиться возле бушующей стихии и не промокнуть. Со временем может подзабыться, ты ли спасал Маркса из волн ревизионизма, от тебя ли спасали, но - то, что подмок, - это останется. Пятно университету будет обеспечено. Ректор приказал немедленно разыскать старшего преподавателя Сергеечева. Разыскивали его десять минут. Еще с полчаса он добирался до ректората. За это время последовали три звонка, перевернувшие ситуацию: из обкома комсомола, райкома партии и комитета партийного контроля. Инстанции были обеспокоены идеологической диверсией студента Негрустуева. Спрятать дело "под сукно" больше не представлялось возможным.

Когда Сергеечев вошел, рассвирепевший ректор задал только один вопрос:

- Ваша работа?!