Сделано в Японии

Я так думаю, что именно эти уникальные хамелеонские способности позволяют ему хоть чего-нибудь да вдолбить нашей недалекой зеленой поросли, у которой на уме одни только «Плей — стейшены» и «Нинтендо». Он способен подстраиваться под любую аудиторию, подыгрывать ей и в конечном счете выуживать из нее то, что требуется ему самому. Его уникальная для наших не самых задвинутых на театре граждан педагогическая практика по системе Станиславского приносит свои скромные, но все — таки плоды. Я по этому случаю всегда вспоминаю тех двух литовско-еврейских бабушек, что выскочили из-за «железного занавеса» восемнадцатилетними стрекозками сразу же после изгнания из их Вильнюсов и Клайпед немецких фашистов, уцепившись за наших изголодавшихся по обильной женской ласке молоденьких атташе. Способны они оказались лишь на то, чтобы, как они утверждают, правдами, но всем нам давно понятно, что все — таки неправдами, оккупировать в центральной Академии японский полиции в Токио оба вакантных тогда места преподавателей русского языка для наших блюстителей порядка. И уже в течение сорока лет, сменив и гражданство, и мужей, они ничтоже сумняшеся втюхивают сотням проходящих через них доверчивых парней, отчаявшихся найти работу на гражданке, перлы типа «Разрешите вас арестовать?» или «Не соблагоизволите ли вы пройти со мной в ближайшую полицейскую будку?». А бедный Ганин здесь, в суровых условиях бесконечной хоккайдской зимы, затем должен суровым напильником своего гиперпрофессионального педантизма соскребать с наших скованных железным цементом магии первого учителя — иностранца, которому доверяешь потом всю свою жизнь и которым поверяешь всех последующих сэнсэев, все эти многослойные реликтовые наслоения юрского периода (Ганин утверждает, что у них в России есть актер по фамилии Юрский, а у меня все руки не доходят проверить в Интернете, правду он говорит или, что с ним регулярно бывает, заливает), чтобы не доводить до коликов потом на допросах своих подопечных, как тот же сержант Сома — своим бессмертным протоколом, который, кстати, я ему до сих пор не вернул.

Первое, что меня поразило, когда я, едва войдя в пропахшую прогорклым маслом «Кентакки фрайд чикен», увидел нового компаньона Ганина, был разительный контраст между абсолютно различными как в социальном, так и возрастном плане внешними данными этой странной пары и той удивительной коммуникационной близостью, которая от нее исходила. Со стороны казалось, что два миллиона лет знающих друг друга человека из праздности и лености зашли сюда погрызть хрустящей корочки с жареной курочки и обсудить чисто бытовые и сугубо приватные проблемы. Только мне было ясно, что солидный дядька, которому не так уже далеко до первого «полтинника», в дорогом сером пиджаке и при не самом дешевом «Картье» на левом запястье и остриженный по неистребимой российской моде последних лет под только что выпущенного на свежий воздух гладкой свободы рецидивиста двадцатипяти-тридцатилетний парень с несфокусированными глазами, в обтерханном, или, как я бы сказал, вспоминая вчерашнего Катагири, «брёхлом» джинсовом костюме без опознавательных фирменных знаков, с почерневшими, видимо, не от самой интеллектуальной работы мощными пальцами и извечно гнилыми сахалинскими зубами познакомились не далее как час — полтора, максимум — два, назад.

— …А с бесстоечными, я тебе, бля, говорю, суеты больше, — поймал я окончание умной тирады парня, который одновременно глодал очередную, судя по горке на тарелке перед собой, куриную косточку и посвящал моего друга Ганина, уже покушавшего и потому вальяжного и расслабленного, в какие-то пока непонятные мне нюансы. — Я, блин, как бесстоечные пошли, все эти дела…

— А, Такуя, наконец-то! — Ганин прервал монолог своего умного визави, очевидно страдавшего депрессивным словоблудием и хронической логореей, и выдвинул для меня легкий стул из белой пластмассы. — Давай садись с нами! Есть будешь?

— Нет, Ганин, спасибо, я только что из ресторана. — Я разбавил японской плотью славянский дуэт.

— А че, курочка здесь классная! — совершенно искренне удивился парень, отдирая своими никогда не знавшими не только маникюра, но и элементарного мыла пальцами золотистую корочку от очередного куска куриной плоти. — Я, бля, как пообедаю лапшой китайской, потом сразу в «Макдоналдс» картошечки с котлеткой намять или сюда вот — курочку-то я люблю…

— Познакомьтесь! — предложил нам вежливый и воспитанный Ганин. — Это, Такуя, Олежка. А эго Минамото-сан.

— Ага, понятно, че Минамото… Я знаю, — выдавил своими маслеными губами новоявленный Олежка.

— Мы с Олежкой сейчас в автомастерской познакомились, — пояснил Ганин и любовно посмотрел на забавный персонаж, работающий перед ним своими здоровенными скулами.