Сделать все возможное

Там немного наличных, несколько разных визиток, карта клиента кофейни Гамильтона. Все очень типично. Я достаю его водительские права и молча смеюсь над старой фотографией. Сравнивая Лукаса на фото с тем, который спит в углу, я могу только восхищаться, как с течением времени черты лица, которые я раньше игнорировала, стали точеными и мужественными. Я пытаюсь засунуть права обратно в карман, но мне что-то мешает: маленький свернутый лист бумаги. Я достаю его и понимаю, что это фотография.

Несмотря на выцветшие линии от складок, я узнаю, чья она – и я в шоке. Это одна из моих школьных фотографий. Седьмой класс. Худшее школьное фото в моей жизни. Даже сейчас я съеживаюсь. Позвольте описать: мои светлые кудрявые волосы выглядят безумно, я щеголяю большими выпученными глазами, мои веснушки заметны на носу и щеках, брекеты превратили рот в металлический, а брови вышли из-под контроля.

Я думала, что конфисковала и сожгла все копии этого фото, но, видимо, Лукас заполучил одну из них. Вероятно, он бережет ее для моих похорон, где увеличит и подопрет букетом маргариток рядом с гробом. У меня возникает соблазн разорвать фото на миллион крошечных кусочков, но не хочу, чтобы Лукас знал, что я рылась в его вещах.

Я слышу шум позади и со сверхчеловеческой скоростью возвращаю на место фотографию и его права. К тому времени, как я слышу, что его ноги достигают пола, бумажник лежит как раз там, где я его нашла.

– Что ты делаешь?

Я не оборачиваюсь.

– Ничего.

Мой голос говорит иначе.

Он задумчиво смеется.

– Ты хоть знаешь, каково это – говорить правду?

Он подходит и хватает со стола свои вещи. Мой взгляд прикован к полу.

– Именно так я и думал.

Седьмой час

Я немного задремала на кушетке и, проснувшись, вдыхаю резкий запах паров, если быть точной, перманентных, маркерных паров. Когда я поднимаюсь, чтобы потереть глаза после сна, запах становится хуже, а затем передо мной открывается ужасная картина: весь мой гипс изрисован.

– ЛУКАС!

Я сажусь и вижу, как он разбирает все содержимое бумажника, сидя на стуле в углу комнаты.

– ЛУКАС! – кричу я снова.

Он все еще не поднимает глаз. Он достает из бумажника старую визитку и бросает ее в мусорное ведро.

– Я не могу поверить, что ты это сделал.

– Что?

– ЛУКАС, ТЫ ИЗРИСОВАЛ ВЕСЬ МОЙ ГИПС! Я выгляжу так, будто только что вернулась из церковного лагеря в средней школе!

Я поднимаю руку, чтобы мы оба могли посмотреть на гипс. Он взял маркер и нарисовал на всей поверхности сердечки и надписи.

Я люблю Лукаса.

Выходи за меня, Лукас.

Дэйзи + Лукас = <3.

– Похоже на любовные бредни девочки-подростка. Ты уверена, что сама не сделала этого во сне?

– Ха-ха, – смеюсь я, достаточно успокоившись, чтобы оценить тот факт, что сделала бы с ним то же самое. – Хорошо сыграно. Объективно, это даже забавно, что твое лицо покрывает мое предплечье. Ты даже сделал затенение. Хвалю. А теперь отдай мне дурацкий маркер.

Он указывает на маркер, лежащий на столе.

– Боюсь, чернила закончились.

Еще одна бесполезная карточка из его бумажника падает в мусорное ведро.

Он совершенно безмятежен, но его невозмутимое лицо нарушает легкий изгиб у рта. Он доволен моими паническими попытками реанимировать маркер.

– Ну же! Давай!

Я бью его о край стола, пытаясь вытрясти чернила, застрявшие на дне. Я облизываю кончик и съеживаюсь от вкуса.

– Ха, думаю, он все-таки не умер, – говорит он, глядя на мою новую татуировку на языке.

После того, как вымываю вкус чернил изо рта, я остаюсь в ванной, решая, как действовать дальше. Закрашивать все это будет трудоемко и некрасиво.

Кроме того, я более творческий человек.

Каждая надпись: «Я люблю Лукаса», превращается в «Я люблю Джорджа Лукаса».

Его большой портрет удивительно легко трансформируется в абстрактную интерпретацию R2-D2.

Сердечки, которые он нарисовал по бокам, стали крошечными звездами смерти.

Мой изрисованный гипс теперь – дань уважения «Звездным войнам», и, когда я возвращаюсь в смотровую, Лукас кивком признает мое лукавство.

– Ты, кажется, очень хотела скрыть то, что любишь меня. Леди слишком много протестует?

– Леди протестует как раз столько, сколько нужно. А теперь, если вы меня простите, я собираюсь потусоваться у вентиляционного отверстия, потому что немного под кайфом от всех этих испарений. Кроме того, думаю, если встану в правильном месте, смогу притвориться, что тебя не существует.

Девятый час

Сейчас девять вечера, рановато для сна, но я очень хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Мы закрыли маленькое стеклянное окошко на двери занавеской, чтобы не пропускать свет из коридора.

– Эй! Ух ты! Не спеши, стрипазавр Рекс, – вскрикиваю я.

Он оборачивается через плечо.

– Извини. Не могу спать в джинсах.

– О-о-о, да ладно!

– Зачем мне лгать об этом?