Сделка

— Пожалуйста, ответьте мне. Ведь чтобы уважать себя, необходимо хотя бы знать, за что? За что вы уважаете себя?

— Трудно объяснить…

— Вот видите. Фыркать на меня легко, глядеть на меня свысока и того легче, а ответить на такой вопрос, мой друг… Есть у вас ответ?

— Есть, — сказал я и снова изумился.

— Скажите. Я весь внимание.

— Скажу. Я уважаю себя потому, что я сомневаюсь. Потому что получать ответы от других, не отвечая самому, — легко. Потому что надо обладать недюжинной силой и смелостью, чтобы взглянуть назад, на себя в прошлом, и сказать НЕТ самому себе, взглянуть на мир и сказать НЕТ этому миру!

Я впервые зауважал себя после этой фразы. Я начал защищать самого себя. Знал бы кто!

— Кроме того, — продолжал я, — сказав НЕТ, начав все менять, пробовать начать все сначала не потому, что КТО-ТО БОЛЬШОЙ дал мне вторую попытку, а дав ее самому себе.

Отец Дрэдди не открывал рта.

— А лицо… сомнения и прочее… Думаю, в этом и есть человеческая надежда, человеческое достоинство.

В кровати шевельнулся отец.

Мы подошли к нему.

Ему снился прекрасный сон. Губы его двигались, он пытался что-то сказать. Я не смог разобрать артикуляцию, но лицо его прояснилось.

— Кажется, он думает о чем-то светлом, — сказал я отцу Дрэдди.

— Перед смертью это случается часто. В их видении все оживает, начинаются фантазии…

Отец открыл глаза.

Они горели. Казалось, их освещает огонь изнутри. Он улыбнулся. Очень нежно. Такой улыбки я у него никогда не видел.

Отец Дрэдди склонил голову, подставив свое ухо к самым губам отца. Я затаил дыхание. Когда губы отца шевельнулись, Дрэдди услышал последнее слово.

— Что он сказал? — спросил я.

— Что значит «деду»? — спросил он.

Я промолчал. Что можно ответить? Как объяснить?

— Он повторил слова дважды! — сказал отец Дрэдди. — «Деду» по-гречески священник?

— Патриарх. Но это не то, что вы думаете.

— Он хочет священника-грека. Своей церкви, — сказал отец Дрэдди. Казалось, это его вдохновило.

— Это не то, что вы думаете…

— Но, допустим…

— Сомневаюсь.

— Но, допустим, допустим…

Отца Дрэдди словно подменили. Он был окрылен.

— Я еду в Норфолк к отцу Анастасису, — сказал он. — Извините.

И убежал.

Я очень удивился его возбуждению и почему-то зауважал его.

Мой отец умер утром около шести часов.

Взглянув на его уже застывшее лицо, я увидел, каким оно могло быть, — гримаса вечной озабоченности исчезла.

Глава двадцать восьмая

Лицо отца накрыли простыней. Я поехал к Майклу.

Из мира ушла напряженность. Со смертью старика все стало проще.

Мама спала как ребенок, волосы разметались по подушке, лицо — спокойное и умиротворенное. Казалось, будто известие о смерти мужа тоже каким-то образом достигло ее, и для нее, как и для всех, внезапно все стало проще.

Разбудить маму мне пришлось толчками в плечо.

Проснувшись, она сразу все поняла. Мама села в кровати и вздохнула:

— Ох, Серафим, Серафим!

Я вышел из спальни. Вскоре она пришла в гостиную. Глаза ее были сухими. Я поцеловал ее и, поддерживая за локоть, отвел в такси.

В госпитале, нигде не останавливаясь, она прошла прямо в палату к отцу.

Занавесь, окаймлявшая постель, была опущена.

В комнате уже стояла вторая кровать, и на ней лежал мужчина. Он был такого же возраста, как и отец, суетливый и раздраженный. Лежать с трупом в одной комнате ему совершенно не нравилось.

Мама подошла к телу человека, бывшего ее мужем в течение сорока семи лет, и поцеловала его в лоб. Затем поцеловала еще раз. Она молча посидела у изголовья, как сидела, когда он был жив. Подобающей молитвы она не знала.

Спустя полчаса пришли санитары и вынесли тело. Никто не спросил, ни куда его уносят, ни что с ним собираются делать.

Пришло время позаботиться о похоронах и найти место для могилы.

Покидая больницу, мы встретили мальчуганов Глории. Они опоздали на прощание с дедом, но пришли слишком рано для похорон. Мальчишки щебетали между собой что-то свое, детское, и были похожи на обезьянок. Майкл сказал, что случилось. Они перекрестились и застыли, не зная, что делать дальше. Мы уехали, а они так и остались стоять с испуганными физиономиями.

Позже мне стало известно, что отец Дрэдди все-таки отыскал отца Анастасиса и вытащил его из постели. Предыдущей ночью тот играл, как всегда, в бинго и поздно лег спать, но поднялся, оделся и запрыгнул в машину Дрэдди очень быстро. Правда, мой отец уже не нуждался в его молитвах.

Мы направились в дом Майкла. Там обнаружили, что проголодались. Глория сварила кофе, а мама поджарила яичницу с ветчиной. Мы с Майклом остались наедине.

— Подумай о себе, — сказал он.

— Ты, никак, волнуешься, Майкл?

— Конечно, ты же — псих. А я — твой брат.

— Так ты волнуешься обо мне?

— Конечно. У тебя такой же взгляд.

— Какой?

— Обращенный внутрь себя. Помнишь, ты пришел с войны как пришибленный. Сейчас — то же самое. Ты еще и говорить прекратил.

— Мне нечего сказать, Майкл.

— Но одну вещь тебе все-таки придется сказать. Одну вещь одному человеку. Это мне нужно. Пожалуйста. Ты, наверно, не знаешь, но всякий раз, когда у мамы неприятности, с ней рядом не ты и не я, а — Глория. Это она идет к ней и помогает, а не я и не ты.