Сделка

— Я виноват перед Глорией.

— А как она узнает об этом? Иди и скажи ей.

— Хорошо, — сказал я.

Я пошел на кухню, Глория была одна. Я извинился, она лишь кивнула. Позднее раскаяние, подумал я.

После завтрака состоялось семейное совещание. По мнению Глории, лучшим вариантом являлся похоронный дом Тантона. Она знала миссис Тантон по клубу. Других предложений, ни лучших, ни худших, ни у кого не оказалось.

В похоронном доме мы выбрали гроб. Сам мистер Тантон ожидал нас. Он порекомендовал бетонное надгробие с нишей, куда наглухо замуровывают гроб; никакой протечки воды, пообещал он, стопроцентная гарантия. Видя наши колебания, он добавил, что если мы опустим гроб в сырую землю, то через пару лет могильный холм провалится или осыплется и могила будет плохо выглядеть.

Но надгробие стоило баснословно дорого. Я не имел понятия, откуда взять деньги на свою долю.

И мы решили не покупать надгробие с нишей.

Пока Майкл и Глория обсуждали детали, мы с мамой поехали осматривать кладбище.

Вскоре мне стало ясно, что, помимо могилы для отца, она искала место и для себя.

Католическое кладбище едва умещалось в своих границах. Но нам сказали, что одно место можно найти.

Я вспомнил где-то услышанную историю про пражских евреев. Их кладбище было так тесно, что людей хоронили одного над другим, в столбцы по шесть, семь человек. Во время войны все гетто присоединилось к лежащим на этом пятачке земли.

Католическое кладбище в пригороде Нью-Йорка тоже было заполнено. Могилы попирали друг друга.

Мы объездили всю округу. Это был длинный день.

Наконец в одном уголке неконфессионального кладбища мы нашли свободный клочок земли. Это место не пользуется спросом, сказали нам, потому что вдоль ограды прокладывается новое шоссе. Мы пошли посмотреть.

Шоссе в шесть рядов, три — уже использовались, и впрямь проходило в нескольких метрах от предполагаемой могилы отца. Гигантские бульдозеры и катерпиллеры на огромных колесах были в работе.

Но мы заметили, что, когда строительство будет закончено, этот уголок будет спокойным. Разумеется, шум машин доноситься будет, но и только. В этом была определенная закономерность: отец провел больше тридцати лет, ежедневно уезжая в Нью-Йорк и возвращаясь из него. По утрам почти все машины будут ехать в том же направлении, что ездил и он. А по вечерам — обратно. Моя мать, в свое время, ляжет в землю рядом с ним и будет так же терпеть гул машин, как терпела его соседство всю жизнь.

Она остановила свой взгляд на пустовавшем месте.

Мне стало ясно, что ожидала она совершенно не такое, надеялась на лучшее место, но она пожала плечами, сказала «о’кей», и мы поехали. Из кладбищенской конторы я позвонил Майклу и велел ему приехать.

— Ему надо поторопиться, — сказал служитель. — На свободное место претендует еще одна семья.

Майкл пообещал приехать как можно скорее. Он сказал, что отца перевезли в похоронный дом.

Сыновья Глории сидели в одной из комнат, как пара воронят, оба в черном. Над телом отца все еще где-то работали. Мистер Тантон попросил меня в сторонку. Я подготовился выслушать деликатный вопрос.

— Ботинки вашего отца, — зашептал он, — в плохом состоянии, на одной подошве — дырка, и в целом ботинки изношены. Разумеется, это не так уж и важно, тело будет прикрыто до пояса… все зависит от того, как вы… Я подумал, что надо сказать об этом.

— А куда он пойдет в них? — спросила мать, когда я передал ей драматическую новость. У отца, сказала она, была другая пара, но она сгорела. Первый раз она упомянула про поджог.

Почему-то мне захотелось, чтобы отец был обут в достойную обувь. И я повел маму на улицу, в обувной магазин.

Уже несколько часов меня не покидало ощущение, что мать хочет что-то сказать мне. Я отвел ее в ресторан.

— Тебе надо покушать, — сказал я.

Она поела, и хорошо поела.

Выпив одну чашку чая, она попросила вторую.

Иногда люди, сами того не подозревая, сигнализируют другим о чем-то готовящемся. Когда мама заказала вторую чашку, то тем самым дала мне понять, что сейчас что-то скажет. А дополнительная порция ей нужна для обдумывания.

— Эв! — сказала она. — Мне кажется, что ты здоров.

Я рассмеялся.

— А я только что решил, что я — псих.

— Но почему, Эв? — спросила она и взяла мою руку.

— Я думаю по-другому, чем остальные.

— А ты уверен, что это так плохо?

— Я никого больше не люблю… кроме тебя. Но больше никого.

— Что случилось с Флоренс?

— Я пробовал дозвониться ей. Служанка говорит, что она уехала куда-то. Впрочем, ты ведь говоришь о наших с ней отношениях?

— Флоренс — прекрасная женщина.

— Жизнь с ней угнетала меня.

— Она — прекрасная женщина. Много помогала тебе.

— Да, да! Помогала убивать меня. А я медленно убивал ее!

— Ну, это ваши личные проблемы. Тебе лучше знать, что есть что у тебя в доме! Но домашние дрязги еще не симптом сумасшествия?

— Это не то слово. Я стал опасен другим людям и их образу жизни.

— Не поняла.

— Ну, пожар… К примеру.

Мать задумалась. Затем сказала:

— Все годы моей мечтой, моим страстным желанием было сжечь эту проклятую трехэтажную образину! Я благодарю тебя, спасибо за то, что сжег этот дом!

— Вот как!